Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза

– Видишь, – сказал Палыч Сергею, – стоят толстые тома книг, написанных русскими классиками, русскими не по национальности, а по духу. Духу, который хочет всем и каждому рассказать правду о мире. Но правда – то для них на виду, только российская. Причём, чем дальше они от неё бегут, тем острее они её наблюдают. Куприн и Бунин, Гоголь и Салтыков – Щедрин, Чехов и Достоевский, Есенин и Блок, Фет, Тютчев и другие. Сколько тоски в их произведениях. Представь себе, что бы они написали, если бы не было цензуры. С одной стороны русские просторы и неудержимый полёт души, с другой стороны, тело и всё то, что его гнетёт. Маши руками, не маши, всё равно не взлетишь. Вот их и несло. Если бы был только писатель, то всё было бы нормально, но есть ещё и читатель. Ему-то зачем знать больше, чем он видит. Они, конечно, блестяще описали Россию и её тоску, но зачем? Сами – то они выговорились и душу освободили, а читатель, а дети, которых начинают грузить их тоской уже в школе? Цензура в России просто необходима, но цензура, запрещающая пускать в массы тоску…

Сергею запомнился этот разговор, и он опять шёл к Палычу, чтобы выяснить, наконец, почему женщину сравнивают с книгой.

Палыч как всегда встретил Сергея, близоруко читая какую-то толстенную и ветхую книгу. Сам вид Палыча повергал Сергея в трепет и торжественность. Когда вокруг всё разворовывалось, и большие и маленькие начальники всё вокруг тащили и тырили, Палыч стоял на страже своей библиотеки, не давая в жадные руки «политбойцов», своих непосредственных начальников, ни одной редкой книги.

Сергей молча ждал, когда Палыч поднимет на него свои умные глаза.

– Это вы, – произнёс Палыч, опуская очки на нос.

– Я, – подтвердил Сергей его наблюдение и добавил, – я, и пришёл спросить, что Палыч думает по поводу женщин в разрезе русской классики.

Лицо Палыча и без того серьёзное стало ещё серьёзней.

– Вообще – то, молодой человек, в России о женщинах не думает никто. Ни сами женщины о себе, ни о них мужчины. Ни в жизни, ни в литературе. Вспомним знаменитый призыв Минина: «Заложим жён и детей наших и выкупим отечество», а ему ведь памятники ставят. Принято вспоминать есенинских женщин, восхищаться тургеневскими, изучать на примере толстовских их характеры, но стоит присмотреться, и оказывается, что они просто кормились за счёт женщин, черпая из них свои сюжеты, а их надо любить.

Пушкин, пожалуй, любил, но скорее шутил над ними, зная о них всё изначально, откуда это другой вопрос. Но вдохновляло его другое… А остальные. Тургенев любил, в основном на расстоянии, свою Полину. Находясь в своей «несчастной любви», насобирал образ женщины, которую окрестили тургеневской. Толстой так «наизучался» в первой половине жизни, что всю вторую искупал свои грехи и призывал к «безгрешной» любви, что собственно его всё равно не уберегло от анафемы. Некрасов, наблюдая, как она жнёт и пашет, рожает и хоронит, в горящую избу входит и коня на скаку останавливает, решил видимо, что это целая книга, которую ещё можно читать и читать, а главное, писать и писать, так и дальше пошло. Она и партизанит, она и с трамплина прыгает….

Всё в нашей классике «шиворот на выворот», купальщица – плохо, вот ныряльщица – хорошо, любовница – плохо, вот верная жена или от усталости падающая мать – хорошо. Не читайте наших классиков, если хотите любить женщин.

Сергей, слушая Палыча думал: «А в чём на его Родине по-другому. Ненавидеть – хорошо, любить – плохо. Красть – хорошо, вернуть награбленное – плохо. А истоки-то, вот они. Чтобы Россия делала без таких вот незаметных мудрецов – волхвов, как Палыч….

Потом была ночь, женщина, любовь…

Возвращаться из «туманной дали» было страшно не охота. Тепло женского тела, долгое ночное слушание вышёптываемых женских проблем, которым казалось не будет конца, а затем мирное и усталое сопение только усугубили понимание его одиночества.

Сергей лежал и думал о том, что армия это насилие, но почему женщины любят военных. За силу? Любой спортсмен может оказаться сильнее. За деньги? Их всё равно мало. За примитивный юмор и солдатские байки? Пожалуй.

Он вспомнил вчерашний вечер, и недодуманная мысль о стыках вновь вернулась к нему.

– Странно, – думал он, – женщину считают непрочитанной книгой, а мужчину? Женщину интересно читать, а мужчину? Ещё как интересно. Все мы персонажи фильмов и книг. Все мы читаем друг друга, вот только понимать то, что читаем, начинаем тогда, когда пишем и читаем свою книгу о себе. Это страшно. Поэтому мы предпочитаем посплетничать о других, забывая о главной опасности – о единой книге судеб, и о её вечном сознании. Тот, кто пишет эту книгу, исходит из потребностей и законов нашей жизнедеятельности, и оперирует конкретными понятиями: вода, воздух, огонь, камень…. Любое осуждение другого подразумевает возвеличивание себя, а значит, и обозначает своё приоритетное право на милость Господа. С какой стати? Бог дал ресурс и дал меру. Осуждение – это нарушение меры с целью отнятия ресурса.