Никто не узнает

— Глеб, — Милена стояла на заснеженных ступеньках босиком. Ее голос был таким же дрожащим, как и она сама. — Глеб, извини.

— Иди в дом! — заорал он на нее из страха, что она все же подхватит воспаление легких.

— Прости, — бормотала она, дрожа и глядя на него безумными глазами. — Прости меня.

— Иди в дом!

Ему вдруг пришло в голову, что возможно она в шоке или это из-за колес, которыми ее накачали, и поэтому не чувствует холода и не реагирует на его слова. А еще ему было противно смотреть на ее лицо с уродливым размазанным гримом. Он умыл ее горстью снега и подхватив на руки внес в дом. Она была легкая, почти невесомая.

Опустил на медвежью шкуру, завернув в теплое. Подкинул дров в жарко разгорающийся камин, крепко обнял девушку. Она дрожала. От страха и от холода. Он успокаивал ее без слов. Обнимал, целовал ее холодны щечки, ушки, шейку и лоб. Успокаивал и словно баюкал. Старался понять, что происходит. Кто этот человек, заманивший его сюда и что ему нужно. Но чем больше он об этом думал, тем больше появлялось вопросов, а ответа не было ни одного.

— Глеб, — прошептала Милена, — пусти меня.

Он покорно выпустил ее из объятий. Девушка медленно поднялась на ноги и поплелась по лестницу на верх. Движения ее были заторможенными и угловатыми, а глупое платье делало ее похожей на заводную куклу.

…кукла наследника Тутти…

Казалось, что она с трудом держится на ногах.

Ее небыло минут пятнадцать. Потом она спустилась вниз. Теперь — в длинном стеганом халате цвета гнилой вишни и шерстяных носках домашней вязки. Грим был стерт с лица, но кое-где еще оставались чуть розоватые следы.

Замерев на последней ступеньке, Милена спросила:

— У тебя есть что-нибудь выпить?

— Да. Там, в пакетах. Я накупил разной ерунды и там есть бутылка вина.

Девушка подошла к круглому столу у окна и, выудив из пакета вино, скрылась в кухне. Глеб пошел следом, захватив остальные покупки. Поставил пакеты на кухонный деревянный стол, покрытый клетчатой, красно-белой клеенкой, подошел к девушке:

— Зай, — он нежно обнял ее, зарылся лицом в черные волосы. — Зай, ты, знаешь…

Он хотел сказать ей много чего — что раскаивается и сожалеет и что-то еще, но она уперлась ладонями ему в грудь и тихо, но решительно сказала:

— Не надо!

Глеб разомкнул объятья. Он хотел было оскорбиться, но сдержался — сейчас не время для эгоизма. Милене нужно прийти в себя, разложить все происходящее по полочкам, а не виснуть у него, Глеба, на шее посреди кухни, да еще и после их такого некрасивого расставания.

— Милена, я могу тебе чем-то помочь? — спросил Глеб у нее, наблюдая за тем, как она зажигает газ на плите.

— Нет. Спасибо… — она отвечала совсем механически, если такое сравнение приемлемо для живой человеческой речи. — Очень удачно, что вино красное. Я буду варить глинтвейн… Иди в комнату. Пожалуйста…

Глеб послушно вышел из кухни. Конечно, Милена вела себя странно — толком не придя в себя начала варить этот дурацкий глинтвейн… Хотя, рутинные действия вроде бы успокаивают. Это Глеб читал в какой-то книжке по психологии. Возможно это в самом деле так.

Вернулся в комнату с камином. Теперь уже внимательно осмотрелся — чисто выбеленные стены, потрепанные корешки книг на полках массивного шкафа, круглый стол, четыре стула вокруг, словно стражи, громадный диван обитый коричневым потертым плюшем, у стены, рядом с камином, старомодный буфет, кресло-качалка с перекинутым через спинку полосатым пледом… Странный дом. Для обычной дачи слишком много удобств, а для загородного дома слишком много старья. Дом-музей. Дом из прошлого века. Только сейчас Глеб заметил, что в доме нет ни телевизора, ни телефона. Хотя, кажется, в кухне висит старенькое радио. Фортепьяно в одной из комнат на верху. Интересно, кто играет?

Глеба заинтересовали пожелтевшие от времени и совсем новые фотографии, в большом количестве развешанные по стенам. Здесь видимо была собрана вся история семьи. Глеб старался отыскать Милену, но он не мог угадать ее ни в одном ребенке на фото, а на снимках изображающих недавнее время, Милены не было — она не любила фотографироваться и теперь Глеб догадывался почему.

Вошла Милена. Чисто умытая, от чего ее кожа стала чуть розовой и словно подсвеченной изнутри. В руках у девушки была чашка горячего глинтвейна. Подхватив с кресла-качалки пушистый плед она села на диван, прикрыв ноги.

— Мне не предлагаешь? — с усмешкой спросил Глеб.

— Ты за рулем, — она немного "оттаяла",но но все еще оставалась настороженной.

— Я без руля по крайней мере до завтра. В машине почти нет бензина. Утром позвоню кому-нибудь из парней, что бы нас забрали.

— Понятно. Тогда пойду, налью тебе глинтвейна.

— Милена, а где ты на этих фотографиях?

Она молча ткнула в выцветшее изображение в резной рамочке и ушла на кухню. Глеб рассматривал фото. Любительский снимок. Черноволосая девочка лет пяти, с сияющей улыбкой на хорошеньком личике, прижимает к груди огромного полосатого кота. Светит солнце, к небу тянется трава, на ступеньках дома, за спиной девочки, лежит букет полевых цветов.