Никто не узнает

— Что же они сделали с тобой, — пошептал Глеб, с нежностью проводя пальцами по холодному стеклу.

— Разговариваешь сам с собой? — спросила Милена. Ее голос по-прежнему был лишен каких-либо эмоций.

— Ты ходишь тихо, как рысь, — улыбнулся Глеб, оборачиваясь к ней. Он теперь смотрел на нее. Что-то переменилось. Переменилось насовсем, и хотя Глеб пока не знал к чему приведут такие изменения, он готов был поклясться, что впредь никогда не будет поступать с ней так, как раньше.

— Твой глинтвейн, — сказала Милена подавая ему чашку.

Какое-то время сидели молча, каждый в своем углу дивана, никто не знал с каких слов начать разговор. И стоит ли вообще говорить о чем-то после всего, что было и что произошло теперь.

— Милена, — Глеб начал первым. Он не выносил недосказанностей, особенно сейчас — они были ему не нужны, — мне, наверное, стоит рассказать что я здесь делаю?

— Стоит, — кивнула она.

По этому кивку Глеб вдруг понял, что является для нее главным подозреваемым в происходящем. Он понял, что так просто ему не забудут тот его идиотский поступок, из-за которого они расстались. Теперь его не будут уже на столько сильно любить, что бы прощать все и верить так слепо. Он почти ненавидел себя за то, что, оказывается, за один вечер уничтожил так много. Ненавидел за то, что будучи самовлюбленным кретином и не подозревал, как много у него было до того вечера…

Что ж, Глеб не упуская подробностей рассказал обо всем произошедшим с ним за последние два с половиной часа, исключая Настю, информацию из Интернета и свои причитания с обещанием жениться. Милена внимательно выслушала, а когда Глеб закончил разговор покачала головой:

— А я не помню как здесь оказалась… Вышла из дома, доехала до вокзала и все. Провал. И вещей моих нет? Ни пальто, ни сумки?

— Нет, — подтвердил Глеб и спросил с улыбкой. — Скучаешь по своему старому пальто?

— Дело не в этом. У меня с собой книжка была любимая — Фицджеральд "Ночь нежна" и блокнот со стихами… Ключи еще… Телефон… Этюдник…Надо, наверное теперь замки менять…

Она замолчала.

— Зай, может ты есть хочешь? — Глебу самому противно было оттого, что он сейчас вот так перед ней готов был из шкуры своей вылезти, только бы загладить вину.

Милена, похоже это понимала.

— Нет. Не хочу. И ты вообще не волнуйся. Не волнуйся обо мне. Я в норме. Если утром у меня не поднимется температура, значит вообще хорошо… — она старалась держаться. — Глеб, почему ты на меня так смотришь?

— Как?

— Я не знаю, — Милена грустно покачала головой и сделала первый глоток глинтвейна. — Ты раньше никогда так на меня не смотрел.

— Мне тебя обнять хочется и не отпускать никуда, что бы ничего плохого с тобой больше не случилось, — признался Глеб.

Милена ничего не сказала, но вдруг прижалась к груди Глеба. Он сначала растерялся, но потом осторожно взял чашку из ее руки опустил на пол, рядом со своей. Обнял девушку, нашептывая успокаивающе:

— Миленочка, прости меня за тот вечер. И за те условия… Прости. Я не думал тогда, что так сильно… Что ты, оказывается, так много для меня значишь. Если бы я мог, я бы вернул все и… Что бы небыло того вечера. Ты не представляешь как мне стыдно за то, что говорил с тобой так, что мне вообще все это в голову пришло… Прости, что отпустил тебя тогда, что не звонил. Что хотел прекратить все. Я беру свои слова назад. И… Я буду счастлив, если ты простишь меня и если все будет так, как раньше…

Эта путанная проникновенная речь стоила Глебу больших душевных сил. Он редко бывал таким вслух-искренним с кем бы то ни было. Милена же только приникла к его груди сильнее. Ей было все равно что он ей сейчас говорит. Ей просто было страшно. Так страшно, что Глеб себе и представить не мог. Но Глебу она верила все же больше, чем боялась его.

— Зай, а что это за странный запах? — Глеб принюхался. Ему казалось, что от нее как-то странно пахнет.

Она виновато улыбнулась глядя на Глеба:

— От переохлаждения растирают спиртом или водкой. Ни того, ни другого я не нашла, зато нашла бутылочку одеколона… Бабушкиного… От меня, наверное просто разит, да?

— Немного.

— Извини, — она немного отстранилась от парня и взяла свою чашку.

Милена допивала остывший глинтвейн, сидя в объятьях Глеба. Они молчали. Для Глеба это молчание было тягостным и он первым нарушил тишину.

— Как ты? — он коснулся губами ее длинных гладких, словно шелк волос.

— Очень хочется спать. Это наверное из-за нервов и из-за вина. Где тебе постелить? Можешь спать на этом диване.

— Моя девочка, — еле слышно прошептал Глеб и погладил ее руку.

Милена вздрогнула. Он не называл ее так никогда.

— Моя девочка Миленочка, — так же тихо повторил Глеб. — Ты можешь стелить мне где угодно, но только рядом с собой. Стоило мне оставить тебя и вот что произошло…