Никто не выживет в одиночку

Это он-то собирается выйти на каноэ? Нико слишком маленький, а Космо боится холодной воды. Он их застудит. Он же один ни хрена не умеет. Это она резала бутерброды, брала с собой клеенку.

Гаэ смотрит на нее, ища согласия.

Делии слишком знаком этот коварный взгляд пса, которого сперва накормишь, а потом он зарычит на тебя.

Гаэ отлепляет влажную и липкую рубашку от груди. При мысли о домике в глубине переулков сердце слегка сжимается. Они с Делией занимались там несколько раз любовью, на высокой старой железной кровати. Бабушка будила их запахом кофе мокко и сладких каштанов. Они казались себе любовниками из прошлого века.

Он думает о тех переулках летом, когда городок наполняется бедными туристами и возвращающимися на лето местными жителями. Бездомными. Старики в майках, женщины в халатах, которым некуда податься. Не успеваешь пообедать, как бабушка уже накрывает ужин. Постоянный запах соуса. Сделать самим себе кофе — совершить героический поступок. Вечером фруктовое мороженое, игровые автоматы, металлический шарик пинбола. Дети завалены игрушками из газетного киоска.

Он будет нервничать. И отец в конце концов что-нибудь ляпнет не в тему.

«Черт подери, ну чего ты прицепился? Кем ты себя возомнил? Ты сам ни хрена не сделал в жизни. Не можешь даже собственную семью содержать».

Набросится на этого дурака. На этого получеловека толпы с серым хвостиком, отмытого после сборищ мотоциклистов. Ничтожного отца, гнусного плевка.

Соберет детей, посадит в машину, бросит в багажник их вещи, пластмассовые сабли.

«Идите вы в жопу. И ты, мать…»

Бабушка будет пихать им с собой пакет со своей стряпней. Вся машина провоняет. Так что он вынужден будет остановиться и выбросить все в мусорный бак.

Переночуют в мотеле, все вместе в одной постели. На потолке следы брошенных тапочек и убитых комаров.

Дети заснут. Их пухлые щечки, открытые рты, пятна от слюны на подушке, волосы и спина в поту. Шум холодильника и еще какое-нибудь хреново гудение, сломанного кондиционера например, и храп какого-нибудь выродка за стеной.

В результате он закурит косяк, выпуская дым через приоткрытое окно, глядя на светящиеся фары машин в темноте.

Веселье кончилось.

Задумается об отцах, которые кончают с собой летом, когда жара высушивает то немногое, что еще теплится в их башках. Об отцах без гроша в кармане, без любви, без достоинства, с большим букетом неудачных потуг за плечами. Во всем виновата женщина, которая приперла их к стенке, сначала отсосала и заставила поверить, что они самые лучшие, а потом сказала: «Убирайся, выходи из моего трамвая, безбилетник хренов!»

Однажды он спросил себя. Однажды, когда он плакал, сидя в машине, дети в зеркале заднего вида щебетали что-то по-своему. Спросил себя: «А что, если так и сделать?» Завернуть выхлопную трубу в салон. Увидеть, как детские головки опускаются сами по себе (как уже много раз было, когда просто засыпали).

И потом — во спасение от жизни, которую я произвел на свет, но не могу о ней ни позаботиться, ни защитить, ни передать миру такой: с генами собственного душевного пораженчества — умереть, свернуть палатку. Забыть о ней, о тех сережках. О нашем мире, который мы возвели и разрушили до основания.

— Космо ободрал себе лоб.

Гаэ не отвечает, кивает издалека.

— В том баре… ручка двери была ржавой…

— Им делали противостолбнячную прививку, так ведь?

— Да, кажется, делали. Где их медицинские книжки?

— Должны быть дома.

— Не могу их найти. Ты не увез их с собой?

— Зачем они мне?

— Случайно, когда забирал сценарии.

— Ты хочешь сказать, когда ты бросила в меня сценариями.

— Мне нужны эти книжки.

— Да, конечно.

У Гаэ появилась улыбка на губах. Мысли бегут так быстро, летят над этой улыбкой, не мешая ей, засасывают пыль, как добротный пылесос с грязного ковролина.

Откусывает яблочный пончик с изюмом.

— Попробуй, очень вкусные, свежие…

Да нет, лето получится отличное.

Поедет в Тальякоццо с детьми, они снова поднимутся вверх по реке, до отмели, искупаются там. Заработает себе отцовские баллы. С сегодняшнего дня он только так и будет вести себя, делать то, что раньше не делал. По чуть-чуть, по крупице завоевывать их доверие.

С отцом тоже перестанет скандалить. Попытается пересмотреть свое к нему отношение — это станет хорошим упражнением. Будет великодушным. Он хотел показать отцу, что он лучше его. И вообще, если быть честным, в прошлом месяце Гаэ дал ему тысячу евро, заплатил за него страховку машины. А тот даже спасибо не сказал. «Ладно, забудем», — бросил.

Гаэ ненавидит его, потому что не уважает. Ненавидит, каждый раз, когда они встречаются, ненавидит. Из головы не выходит, что все его беды исходят от этого ничтожного человечка, который обрубил ему ноги.

Он лежал ночью в постели, не меняя позы. Просыпался оттого, что его рука была закинута за голову. Ласкала его, будто копала, будто хотела вынуть из него мозги. Его лицо идиота (впадая в меланхолию, он и правда был похож на ненормального).

«Мы ни хрена не значим, Гаэтано. Запомни это».