Никто не заплачет

И тут раздался стук в дверь. На пороге стоял ночной собеседник Коли, дядя Захар. Он был в модном красивом свитере и добротных брюках.

– Собирайся, – весело сказал он, – в кино пойдем. С начальницей твоей я договорился.

Это был первый по-настоящему счастливый день в жизни маленького Сквозняка. Захар повел его в кинотеатр «Россия» на «Новые приключения неуловимых». А потом они обедали в ресторане «Минск». Мальчику это вовсе не казалось сказкой. Именно таким он видел свое будущее, именно так в его представлении выглядели «лучшие времена», которые непременно настанут в его жизни.

День, проведенный с дважды судимым вором в законе Захаром, Геннадием Борисович"ем Захаровым, был первой ласточкой из будущих лучших времен.

Захар и в интернат его отвез сам, поздним вечером.

– Ну что, Коля Сквознячок, буду теперь тебя навещать. Интересный ты пацан, такой маленький, а уже не праведно осужденный, – сказал он на прощание и опять ласково потрепал по волосам.

В следующее воскресенье Галина Георгиевна уже не брала его домой. Он и не ждал. Хорошенького понемножку. А вот дядя Захар навестил, как обещал. Правда, зашел всего на часок, апельсинов принес, шоколаду, колбасы сырокопченой.

– Отнимут, небось? – спросил он, отдавая пакет с едой.

– Пусть попробуют! – сверкнул глазами Сквозняк.

– Молодец, Сквознячок. Я тебя еще спросить хотел, ты куришь?

– Нет. Пацаны бычки собирают, а мне противно. Вот если бы свои папиросы.

– Нет, – покачал головой Захар, – курить ты не будешь. И пить не будешь. Понял?

– Понял, – кивнул Сквозняк, – не буду.

– Ладно, беги. Зайду к тебе через недельку. – Он пожал ему руку, как взрослому, потом присел перед ним на корточки и взял за плечи. – А мамка все же была у тебя. Хоть часок, да любила…

Ночью Сквозняк залез потихоньку в архив и разыскал свое личное дело. Среди медицинских справок, расходных ордеров на казенную одежду и обувь он обнаружил пожелтевший листочек в клеточку. Четким, красивым почерком там было написано:

"Главному врачу родильного дома № 32 г. Москвы

Тов. Потапову К.Г.

От тов. Лукьяненко Ю.И.

ЗАЯВЛЕНИЕ

Я, Лукьяненко Юлия Игоревна, 1944 пр., проживающая по адресу Москва, Кондратьевский проезд, дом 10-а, общежитие обувной фабрики № 4, отказываюсь от ребенка, которого я родила 22 апреля 1963 года. Обязуюсь никаких материальных и иных претензий в дальнейшем не предъявлять как к усыновителям ребенка в случае его усыновления, так и к самому лицу, рожденному мной, по достижении им совершеннолетия.

5 мая 1963 года".

Далее следовало несколько подписей и печать.

Коля аккуратно сложил листок, сунул его в карман брюк, поставил папку с личным делом на место и тихонько ушел из архива.

Значит, прав дядя Захар. Была у него мать. С двадцать второго апреля по пятое мая, четырнадцать дней, женщина по имени Юлия Лукьяненко была его матерью. Две недели она все-таки думала, прежде чем написать это заявление. Возможно, она держала его на руках. Подержала и бросила.

«Хоть часок, да любила…»

У него был ключ от крошечной каморки, в которой интернатская уборщица держала свое хозяйство. Он очень дорожил этим ключиком, постоянно перепрятывал его.

В интернате, где в одной спальне, на кроватях, сдвинутых почти вплотную, спали двадцать мальчиков, одиночество было недоступной роскошью. Правда, никто, кроме Коли Козлова, в этой роскоши не нуждался. А ему необходимо было побыть одному, особенно ночью или ранним утром, до подъема, когда все крепко спят и так раздражает, бесит это чужое похрапывание, постанывание, сонное бормотание. Хочется забиться в глухую нору, чтобы никого рядом не было.

Стояла глубокая ночь, он забился в каморку, заперся изнутри. Не зажигая света, он сжал между ладонями сложенный вчетверо тетрадный листок и горько заплакал.

– Найду и убью суку, – шептал он, – найду и убью.

Но сам себе не верил. Впервые в жизни он не мог разобраться в собственных чувствах. Вдруг показалось, что больше всего на свете он хочет увидеть эту Юлию Лукьяненко, которая девять месяцев носила его в себе. Она представлялась ему необыкновенной, сказочной красавицей. Он тут же стал сочинять всякие немыслимые оправдания ее поступку. Кто-то заставил ее написать это поганое заявление. Она не соглашалась две недели, она говорила: «Отдайте моего сына…» Ее мучили, били, и она не выдержала, согласилась.

А потом искала его, но неизвестные беспощадные злодеи запрятали его в казенный дом. Теперь она плачет ночами и думает о нем. Она постоянно о нем думает. Когда-нибудь они встретятся и сразу узнают друг друга.

Он поймал себя на том, что становится похож на других, на собратьев-сирот. Они придумывают себе сладкие сказки про своих красивых несчастных мам и умудряются верить. На мгновение ему даже стало жаль, что он, как другие, не может утешиться этой чушью.

Неужели он начал ломаться? Неужели он хочет стать как они? Быть похожим на этих жалких ублюдков? Растекаться липким киселем, стать слабым, тупым?

Слезы высохли. Он никогда больше не заплачет.