Нил Сорский и традиции русского монашества

Сохранившиеся акты афонских монастырей свидетельствуют, что обители на Святой Горе действительно имели «имения» и «села», расположенные как на удаленных, так и на смежных с Афоном территориях. Епископ Порфирий (Успенский), изучавший во время своих путешествий на Афон сохранившиеся скитские уставы и документы, сообщает, что в 1012 г. лавра Афанасия Афонского купила за свои деньги имение на острове Скирре для обеспечения приписного к лавре Свято–Аннинского скита, но скит вскоре отказался от этого владения и передал доходы лавре[371]. Император Михаил VIII Палеолог (1259–1282) отдал лавре Афанасия Афонского село Доксамбус[372].

Император Михаил IV Пафлагон (1034–1041) дал монастырю Афо имение на полуострове Кассандре[373]. Игумен афонского Пантелеймонова монастыря Иоаким в своем «Сказании о святой Афонской горе», написанном по просьбе московского митрополита Макария в 1561 г., отмечал, что многие афонские монастыри имели «метохи» — «пашни ж по руски глаголются, а по гречески метох глаголется»[374]. Описывая владения лавры Афанасия Афонского, игумен Иоаким перечислил ее метохи: «И есть остров вне Святыя горы, глаголется Скирос, и есть в нем место, где орют и сеют жито.., отстоит же от Святыя горы далече сто сорок верст, и имеют в том метохе винограды, жито сеют, и овцы, и козы и пчелы…; другой остров глаголется Лимна, далече шестьдесят верст, и суть в нем метоха четыре…»[375]

«Имения» и «села», которыми владели афонские монастыри, обрабатывались наемными людьми. По словам игумена Иоакима, «по пашням же у мужиков жонки и детей несть, ни дворов, но казаки наймуют аспрами кои пашут хлебы и делают винограды»[376].

Очевидно, что сами афонские «села», т. е. земельные владения, находившиеся на монастырской афонской территории, не могли быть похожими на населенные мирянами деревни. В «Житии Афанасия Афонского», видимо, имелись в виду пашни, которые обрабатывали либо сами монахи, либо наемные люди из числа паломников, прибывавших в лавру святого Афанасия. Это подтверждается и свидетельством Максима Грека, который в своем «Послании об Афонской горе» писал, что афонские монахи «без имениих, рекше без сел живут, одными своими рукоделии и непрестанными труды и в поте лица своего добывают вся потребна житейская». «Есть, правда, там и два мужика, наймита, те орют и сеют. Когда же наступает осенняя пора, то нанимают еще мужиков для уборки хлеба»[377]. «Самовидцем» такого обычая мог быть и сам Нил Сорский, долго живший на Афоне.

Поэтому подобные примеры не могли показаться Нилу Сорскому достаточными для оправдания монастырских вотчин. Тем более, что другие жития отрицательно относились к монастырскому владению селами.

Так, «Житие Петра Афонского» совершенно определенно характеризует села и стяжания монастырей. Святой Петр называет стяжателями тех, кто невоздержан, имеет «съсуды различны и многоцнны, и селъ и стяжаний и инх, иже миролюбцемъ и любопечалным суть спешна. Им же ничимъ же се бе ползевати, и зрящих и слышаших велми вредити, и хулитися ими Божие устраяют имя, многостяжатели вместо нестяжателей именуеми и земному богатству господне, а небеснаго богатства чюжи» (ГЛМ. РОФ. 8354. Л. 132).

Таким образом, жития древних святых стали для Нила Сорского одним из весомых аргументов против монастырского владения селами. Но проблема монастырского нестяжания, как представляют ее жития, гораздо шире вопроса о селах. И здесь интересно проследить, имеется ли какая–либо связь между взглядами Нила Сорского на монастырское нестяжание и трактовкой нестяжания в древних житиях.

Трактовка монашеского нестяжания в житиях святых из сборников Нила Сорского

Противопоставляя Нила Сорского Иосифу Волоцкому, исследователи обыкновенно отмечают, что Нил Сорский следовал традициям древних отцов, а Иосиф Волоцкий опирался на национальную русскую традицию.

Так, Ф. фон Лилиенфельд пишет в своей статье «О литературном жанре сочинений Нила Сорского», что идеалом Нила Сорского было что–то вроде «возрождения русского монашества путем возвращения к писаниям «греческих отцов» первых столетий. При этом он явно отрицал собственную русскую монашескую традицию, как она сложилась до XV в., включая «стяжания» монастырей, т. е. их феодальное землевладение, украшенные каменные церкви, торжественное церковное пение и т. д. Во всем он хотел вернуться к обычаям древних пустынников Ближнего Востока (ведь само «жительство» в скиту было изобретено там!). В этом и заключается его главное отличие от Иосифа Волоцкого и иосифлян. Иосиф опирался на русскую монашескую традицию, установленную и записанную в Киевском патерике»[378].

Это мнение является развитием вывода А. С. Архангельского о том, что «идеал первобытно–восточного иночества, который выдвигал Нил Сорский, был фактическим отрицанием современного русского монашества, его господствующей (вотчинной) основы»[379].