Нил Сорский

После молитв священник брал постригаемого за правую руку и вел к аналою, на котором лежало Святое Евангелие. Указывая на Евангелие, священник говорил ему: «Се Христос невидимо предстоит зде, яко никтоже тя нудит на образ сей (Здесь Христос невидимо стоит и видит, что никто тебя не принуждает принять монашеский образ. — Е. Р.); блюди, яко ты от предложения своего (смотри, ибо сам того желаешь. — Е. Р.)». И, наконец, иерей спрашивал в последний раз: «Волиши ли ангельскаго образа обручению? (Хочешь ли принять на себя ангельский образ? — Е. Р.)». Постригаемый отвечал: «Ей, честный отче, от усердьства (Да, честный отче, по собственному стремлению. — Е. Р.)». Священник приказывал ему подать ножницы. Послушник давал их игумену, а тот — священнику, который вновь обращался к постригаемому с такими словами: «Се от рукы Христовы взимаеши, блюди, к Кому приходиши и Кому обещеваешися и Кому отрецаешися!» Священник постригал волосы нового инока крестообразно со словами: «Брат наш Нил стрижет власы главы своея во имя Отца и Сына и Святаго Духа»[148]. С постригом волос изменялось имя. При тихом пении всеми иноками «Господи, помилуй» священник облачал нового инока в монашеские одежды, объясняя при этом их духовное значение.

Сначала надевали рясу — «хитон вольной нищеты и нестяжания» — со словами: «Брат наш Нил облачится в ризу веселиа, во имя Отца и Сына и Святаго Духа». Ряса (современный подрясник) в древнерусском обиходе называлась еще «однорядкой», свиткой; изначально это был греческий хитон, передняя сторона которого разрезалась на полы для удобства движения.

После рясы на инока возлагался параман — четырехугольный плат с вышитыми на нем буквами: I. С. X. Н. К. — «щит спасения». Параман крестообразно стягивал плечи и грудь посредством четырех шнурков. Он знаменовал собой Крест Господень, который монах принимал на свои плечи и никогда не снимал. Кроме того, стягивая свободную одежду, параман делал монаха способным исполнять любую работу. Затем иноку вручалась камилавка: «Брат наш Нил приемлет камилавку великаго ангельскаго образа». Название монашеского головного убора — «камилавка» — дословно переводится как «непомерный жар»: так в Средиземноморье называли шапку, защищавшую голову от солнца.

Монах перепоясывался кожаным поясом «в умерщвление тела»: «Брат наш Нил препоясует чресла своя силою Истинны во имя Отца и Сына и Святаго Духа». На монашеские пояса часто наносили священные изображения. Подпоясавшись, инок обувался в сандалии. Тем самым он приготовлялся благовествовать Евангелие всему миру («во уготовление Евангелия миру»). Монашеские сандалии служили духовной защитой иноку, чтобы он «не был уязвлен мысленными змиями в пяту помыслов», подобно мифологическому Ахиллесу, погибшему от укуса змеи в пятку (Святой Симеон Солунский)[149].

Дальше монах покрывался мантией — «ризой спасения и броней правды»: «Брат наш Нил приемлет мантию — обручение великаго ангельского образа и одежю (одежду. — Е. Р.) нетлениа и чистоты». Мантия символизировала собой «строгость, благоговение и смирение монашеской жизни» (Святой Симеон Солунский)[150]. «Для чего мы носим мантию, не имеющую рукавов? — говорил святой авва Дорофей. — Рукава суть подобия рук, а руки принимаются для обозначения действия. И так, когда приходит нам помысл сделать что-либо руками ветхого нашего человека (то есть человека, не очистившегося от греховных привычек. — Е. Р.), как например: украсть или ударить… то мы должны обратить внимание на одеяние наше и вспомнить, что не имеем рукавов, то есть не имеем рук»[151].

При ношении мантии инок должен был соблюдать особую осторожность: ни в коем случае не разрешалось садиться на мантию. В Кирилло-Белозерском монастыре монахи носили короткие и длинные мантии. Длинные были торжественной одеждой, в которую облачались на великие праздники: к утрене и вечерне на праздники Введения Пресвятой Богородицы во храм, Рождества Христова, Богоявления, Благовещения, Успения, в Вербное воскресенье и на память преподобного Кирилла Белозерского. На Пасху в длинных мантиях ходили всю неделю. В праздник Сретения Господня братия приходили к службе в коротких мантиях, а затем, готовясь к крестному ходу вокруг обители, переодевались в длинные.