Нильские тени

— Знаешь, когда я недавно сказал про Ахмада и Дэвида, меня удивило, что ты так спокоен. Но я напомнил себе, что мы с тобой за минувшие семь лет прожили очень разные жизни. Моё время прошло в тишине, и не мне тебя учить, как принимать смерти близких.

В вопросах чувств люди склонны думать, что другие должны относиться к своим проблемам так, как они относятся к своим; это попытка привести окружающих к собственным размеру и форме, к общему знаменателю. Человеческая природа… Удобно было бы стандартизировать людей; чтобы их понимать, а значит — контролировать. Так что я должен постоянно напоминать себе, что ты живёшь в своей пустыне, с собственными кровавыми правилами.

Смерти друзей — это плохо. А что ещё хуже? для тебя.

— Звуки, которые издают люди, — прошептал Стерн. — Звуки, которые они издают, когда лежат разорванные и умирающие. Это то, к чему никогда не привыкнешь, и если один раз услышать, то уже не забыть.

— Да. Но чему удивляться в той ничейной стране, в которой ты живёшь всю свою жизнь.

А ведь большинство людей никогда такого не слышали. Самое паршивое, что за свою жизнь слышит большинство людей — это нытьё, всхлипы и оправдания; типа «не виноватая я». Не тот животный звук из глубины…

Ты помнишь наш разговор, что выдаваемые в народ абстракции — это проекция авторского «эго»? Склонность переносить личное на общее.

Вот почему Маркс, скажем, — который, посидев и поразмыслив, предвидел будущий взрыв в низших слоях общества как научную необходимость, — страдал запорами? «Историческое движение сдерживаемого кишечника объективно определяется бурлением диалектического горшочка». Ты помнишь это высказывание?

Стерн взглянул на Джо и отвернулся.

— Звучит знакомо, — пробормотал он.

— Я так и думал, потому что это твои слова.

— Мои?

— Да. Ты выдал это однажды ночью, когда мы сидели в Иерусалимском баре за топливом для ламп. В ту ночь, как и сейчас, я напился до чёртиков. Тоже называлось «арабский коньяк». Ну как эти два столь далёких понятия собрались вместе?

Поговорим о противоположностях. Арабский коньяк? Арабконьяк? На слух это вызывает революцию в голове, настоящую революцию, не говоря уже о суматохе в желудке.

Но да, ты сказал это однажды, а Ахмад совсем недавно повторил. Насколько я помню, ты цитировал своего отца.

Стерн беспокойно заелозил на стуле и жестом попросил бармена наполнить стаканы. Джо с улыбкой коснулся руки Стерна.

— Но я не могу отпустить тебя слишком легко, Стерн, не так ли? Я имею в виду: с чувством, что ты потерпел неудачу. Я помогу тебе. Давай пока оставим Маркса и войну в стороне. «Скажи мне что-нибудь, скажи». Когда ты был молод, ты когда-нибудь думал о том, чтобы уйти в пустыню, стать отшельником, как, в конечном итоге, сделал твой отец? Или что-то в этом роде? Быть одному легче, чем иметь дело с людьми.

Стерн выглядел удивлённым.

«По крайней мере, я его расшевелил», — подумал Джо.

«Что у нас за мода? пить без закуски», — подумал Стерн.

— Нет, — сказал Стерн. — никогда не думал.

— Интересно, почему?

Стерн посмотрел на лужицу, расплывшуюся по барной стойке.

— Недостаточное ощущение вины. Мой отец искал пустыню. А я там родился.

— Хорошо. Итак, мы говорим о сожалении. Всё обернулось не так хорошо, как ты надеялся.

Стерн вздрогнул.

— А? Что, во имя всего святого, ты имеешь в виду, Джо?

— Обернулось ужасно. Наихудшим образом. И всё же то, что ты сделал за последние несколько лет, в сто раз больше того, что делает большинство мужчин за всю свою жизнь. И не спорь. Жаль только, что мало людей знает об этом. Блетчли, Белль, Элис, и я, и Мод, и Лиффи в какой-то мере, и некоторые другие, мне неизвестные. Немногие, в лучшем случае — горстка; и им нельзя поделиться с другими. Может быть, шепчут самим себе, — грустное соло, — и смотрят вдаль.

Тебя это не беспокоит? хоть чуть-чуть. Это было бы вполне естественно.

Стерн провел пальцем по лужице, очертив круг.

— Да, — сказал он. — Беспокоит, наверное.

— Ну конечно, Стерн, почему бы и нет. Любой хотел бы знать, что оставил после себя что-то стоящее, нечто большее, чем золото и недвижимость, что-то осязаемое сердцем.

Тем не менее, любой другой человек мог бы гордиться собой, если бы сделал то, что ты. А ты даже не считаешь себя достигшим многого.

Джо положил руку на руку Стерна.

— Скажи мне, почему ты заговорил сегодня о Сиви? Прошло много времени, десять лет с тех пор, как он умер, двадцать — с тех пор, как сошёл с ума. На первый взгляд, эти события выглядят более чем отдалёнными, чтобы сегодня вечером занимать так много места в твоих воспоминаниях.

Или оттуда берёт начало твоя «польская история»?…

Ахмад назвал это так, знаешь ли, и он имел в виду не только саму поездку. Возможно он о чём-то догадывался потому, что смотрел на вещи с дальней дистанции. И был уверен, что исток под песками времени…

Всё началось в Смирне?

— 18.4 — Бар \ Монолог Джо

* * *

Стерн рисовал круги.

«Подбадриваю, не помогает.

Нет смысла говорить голодному человеку, что он не голоден.