Нильские тени

— Я выбрал плохой способ зарабатывать на жизнь, зря сунул в капитализм свой нос. Капитализм — это скользко. Поэзия и кипящее масло просто не смешиваются. Вы, европейцы, поняли это уже ко времени инквизиции.[44]

— Значит, тебе не повезло? — спросил Джо.

— Ну, я ездил по округе, звеня колокольчиком скорой помощи и представляя себя сказочным Крысоловом. Чтобы сократить расходы я испробовал все мыслимые уловки. Неделями жил в этом вонючем фургоне и спал на носилках, как жертва с поля боя, надеясь лучше почувствовать капитализм. Но всё что я чувствовал — грязь, дым. И дух мой был сломлен.

Я насквозь пропитался жиром, но это не помогло мне стать новым Карнеги. Нужно было смириться.

Ахмад слабо помахал канотье и скрылся. Джо несколько раз глубоко вздохнул, прочищая легкие. Большой рыжеватый кот так и таращился на него с улицы.

— Я всё верно предвидел, — вскричал Ахмад, — но опередил своё время и пролетел. Люди неохотно меняют привычки. Вот почему вИдение никогда не окупается, а поэзия никогда не приносит стабильный доход. Если вы хотите зарабатывать, надёжнее идти проторенным путём, раз людей устраивает и они платят за это. А ещё лучше, — тут он заговорил совсем тихо, — повторить то, что было сделано очень давно. Например, три или четыре тысячи лет назад, как поступил сумасшедший Коэн. Вот это действительно может принести хорошие деньги.

— Алё? — Джо не расслышал.

— Я говорил, что я владею секретом успеха бизнесмена в этой части мира. Только сам использовать его не могу, не моё это, эх…

— И каков секрет?

— Недоверие и обман — вот кодекс поведения делового человека в Леванте.

Из-под стойки снова появилась макушка Ахмада. Он положил на стойку свой нос, а очки его подпрыгивали вверх-вниз. Похоже, он тихо смеялся.

— Потому что в глубине души каждый настоящий левантинец знает, что если мир вокруг хотя бы наполовину так коварен, как он сам, то миру следует быть очень внимательным. Иными словами, у нас много общего с великими мира сего. Гитлер, Сталин, Чингисхан…

И Ахмад, посмеиваясь, опять скрылся из виду.

* * *

Джо принялся беспокойно вышагивать взад-вперёд по вестибюлю, удивляясь: какого рожна Ахмад ведёт беседу, прячась под стойкой? Конечно хорошо, что он на удивление разговорчив. Но почему он прячется? Неужели он настолько застенчив, что может говорить открыто только если большую часть времени остаётся вне поля зрения?

— И что было дальше?

— Я был в долгах, а бравшие в долг домохозяйки деньгами со мной не расплачивались. В этом бизнесе у меня не было будущего. Я окончательно понял это однажды вечером, когда вошел в кафе, и ни одна душа не узнала меня. Это кафе было наше привычное место, и мы с Коэном и Стерном всегда ходили туда посидеть в кругу друзей. А сейчас меня отказываются признавать?… Мне было не только стыдно, мне было и стыдно, и унизительно. Я был ничем, и знал, что я ничто.

Ахмад застонал за прилавком.

— Ну а на следующее утро я устроился на временную работу. Если бы мне кто-нибудь предложил её раньше, я счёл бы это шуткой. Но вот я устроился, и шутка затянулась, и стала началом моей собственной Великой Депрессии, предвещающей мировую. Как обычно, я опередил своё время.

И снова Ахмад погрузился в молчание под стойкой.

— Какая работа? — спросил Джо.

— Должность администратора в грязном борделе, позже анонимно приобретённом секретной службой со мной в нагрузку, вот в этом гниющем строении, в котором мы с вами сейчас находимся, нелепо названном отелем «Вавилон».

Голова Ахмада вынырнула над прилавком. Он приподнял подбородок и уставился на Джо, лицо его было невыразительно, канотье съехало набок.

— Однако с тех пор я смирился со своей участью, и иногда мне даже удаётся найти в себе немного юмора: я говорю себе, что нахожусь здесь в Вавилонском плену, — он улыбнулся и опустил голову.

* * *

Прошло ещё немного времени.

«Это невыносимо», — подумал Джо, подпрыгнул и перегнулся через стойку, чтобы подглядеть чем там занят Ахмад.

Тот стоял на четвереньках спиной к Джо и вынимал винты крепления одной из панелей декоративной обшивки. Панель эта, в отличие от соседних, давно потеряла лак.

— Возможно вам интересно, почему я не поддерживал себя подделкой документов. Мог бы, ведь у меня неплохо получается. Спросите любого в городе и он скажет, что никто не зарабатывает больше чем поэт Ахмад. Тонкие линии и чёткие детали, точные портреты и искусные завитки…

Джо подпрыгнул — над стойкой снова выросло лицо Ахмада, на этот раз ухмыляющееся.

— Вам это интересно? Почему я не выложил себе фальшивыми бумажками путь к огромному богатству?

— Да, конечно, — сказал Джо, переводя взгляд с Ахмада на шпионящего кота.

«Месмерист какой-то», — пришёл к выводу Джо.

— Я так и думал. Но для меня, видите ли, это занятие — лишь ради искусства, и мне было бы неудобно тратить добытые так деньги на проживание. Благородная бедность среди фальшивых богатств — вот жизнь поэта Ахмада.

Он уставился на Джо, уткнувшись в стойку подбородком.

— Итак, пришло время аперитива, так что, пожалуйста, спуститесь до моего уровня жизни.

— Не понял.