Нимфа

— Но человек потому и стал человеком, что научился очищать себя от грязи — физической и духовной, научил­ся бороться со своими дурными привычками и склонностями...

— Толстовщина, дорогая моя, только и всего. Это уже давно пройденный этап.

— И очень плохо, что пройденный и забытый. Лев Толстой представлял большую морально-этическую школу, целую эпоху. В ней мы как следует еще и не разобрались, а говорим — толстовщина.

— Рисовые котлетки, чепуха... Пойми, всякое оружие, в том числе и идеологическое, имеет склонность устаре­вать. Кто станет в эпоху атомной бомбы проливать слезы по луку и стрелам? Так и толстовщина...

— Видно, это не касается духовной, культуры челове­чества. Гуманизм вечен, его ничем не заменишь, не усо­вершенствуешь, не отбросишь.

— Ты что-то путаешь, милая. Разве мы признаем абст­рактный гуманизм? Существует только классовый гума­низм. Значит, мы его усовершенствовали, а не взяли в го­товом виде.

— До чего же вы мудрые!

— Время такое. Разумеется, не лыком шиты, как пре­жде говаривали.

— С тобой трудно спорить. Решительно все подгоняешь под шаблон, на все у тебя готовые ответы.

— Вспомни экзамены. На каждый вопрос заранее под­готовь ответ, и пятерка обеспечена.

— Неужто ни разу не попадались вопросы, которые ставили тебя в тупик?

— Таких случаев не было.

— Всезнайка. Компьютер последней модели. Все ему ясно, все понятно. В таком случае скажи, кто у нас будет: сын или дочь?

— Зависит от тебя... — не задумываясь, ответил Жо­рес. — Как захочешь, вернее, как твой организм пожелает так и будет.

— Не поняла, — уставилась на него Вероника.

— Практика... Жизнь... — улыбнулся Жорес.

— Вот оно что...

— Имею в виду не собственную, не волнуйся. Знаю одного человека, у которого две жены. Вот уж действи­тельно случай редкий в нашей жизни. Женился первый раз, жена родила ему дочку. Пошел к другой женщине — нажил с нею сына. Спустя какое-то время вернулся к пер­вой жене — и опять родилась девочка. А через три года от второй снова родился сын. Вот так-то! Две жены, две дочки, два сына...

Вероника рассмеялась:

— И на том остановился? А что если б пошел по треть­ему кругу?

— Произошел бы пропорциональный рост.

— Ты уверен?

— Разумеется.

— Не будь таким категоричным.

— К сожалению, это мне иногда вредит.

— Вот уж не думала, что можешь быть самокритичным.

— Плохо меня знаешь.

— Не моя в том вина.

— Это верно,— согласился Жорес.— Ошибка моя в том, что ни словом не обмолвился о своей первой же­нитьбе...

— Что же заставляло скрывать?

— Боялся.

— Меня? Или себя?

— Не иронизируй. Боялся, что, узнав об этом, гово­рить со мной не станешь.

— Конечно, солгать легче, чем посмотреть правде в глаза, верно?

— Видно, так уж устроен человек: все плохое, непри­ятное старается подальше отбросить от себя.

— Пусть, мол, кто-то другой проглотит горькую пилю­лю, только не я, только не я...

— Как сказать...— опустил голову Жорес.— Я так не рассуждал. Мною руководил лишь страх потерять тебя.

— Вот и получается: думал только о себе.

— Как понимать?

— Так и понимать! Боялся потерять меня. Боялся остаться одиноким.

— Одиноким я, разумеется, не был бы... Но такой, как ты, не имел бы наверняка.

На сердце у Вероники потеплело. Неужели он все-та­ки любит ее, одну-единственную? Какое было бы счастье, если б она была уверена, что это так.

— А Света? — вдруг вырвалось у нее.

Жорес побелел, спина покрылась холодным потом. «На­говорила, старая ведьма,— пронеслось в голове.— Теперь уж мне концы».

— Какая Света? Что ты мелешь? — Ему ничего не оставалось, кроме как перейти в атаку,

Вероника иронично улыбнулась:

— Какая Света? Все та же... Которую во сне зовешь...

Жорес вздохнул с облегчением: большей бы беды не было.

— Значит, ночами не спишь, прислушиваешься, кого я зову во сне? И не стыдно? — Довод был серьезный, но Жорес пытался хоть как-то скрыть свою растерянность.— Мало ли что может присниться человеку...

— Конечно, все это так, но почему ты каждую ночь называешь одно и то же имя? Небось засело в душе. Правда, однажды слышала, как бранился, ругал какую-то Риту. А вот Свету звал с такой нежностью, что я искренне ей позавидовала...

— Не думал, что ты станешь обращать внимание на такую ерунду. Лучше скажи, о чем трепалась та черная ведьма?

— Зачем так грубо, Жорес? Ведь это твоя бывшая же­на, с которой ты...

— Перестань, прошу тебя! — Он резко встал из-за сто­ла, вытер полотенцем потное лицо, руки.— Чтобы я боль­ше не слышал никаких упреков, иначе...

— Что — иначе?

— Я за себя не ручаюсь! — крикнул он сорвавшимся голосом.

— Не боюсь я твоих угроз,— спокойно ответила Веро­ника.— Не мой бывший муж приходил к тебе, а твоя пер­вая жена ко мне, второй твоей жене. Уловил разницу? И хочешь, чтобы я молчала, словом не обмолвилась?

— Да перестань трещать, прошу тебя!

— Но ведь ты хотел знать, о чем мы говорили... Долж­на сказать: Янина на три головы выше тебя. Она ни одно­го худого слова о тебе не произнесла, а ты обзываешь ее черной ведьмой. Ту, которая четыре года тебя кормила и шила, обстирывала, спала о тобой в одной постели. И вот заслужила благодарность...