Нина (поколение войны)

Приходили Красные, за ними такие же, только белые, жаль вот Никодина расстреляли у конюшни в конце села за политические убеждения. То ли белые это были, то ли красные, кто их разберет, все на одно лицо. Настасье на тот момент исполнилось 16 годков, каждый раз выходила посмотреть на конницу. Она проносилась мимо, поднимая столб пыли. Останавливаясь в центре у церкви. Спешивались. Обходили дома созывая народ. Долго что-то зачитывали, потом вопрошали народ за их власть или нет. Никодин сказал, что нет, так и отвели его за выселки, с тех пор все соглашались, кто бы не приезжал. Если власть, кто ж против будет.

А потом приехали новые, согнали всех на собрание, как всегда, единогласно решили строить колхоз. Закрутился муравейник. По началу люди сопротивлялись, зажиточных стали называть кулаками и отбирали все, что на глаза попалось, переводя в колхозное имущество. Забрали коров, у кого их было по две, весь молодняк, оставив в сарае по одной душе каждой животинки. Помещики бежали, бросив дома и земли, вменив деревням коммунистический режим, больше не было ни крестьян, ни бояр, аристократического прошлого стали бояться как огня, все стали равны.

С непривычки всегда туго, старосты возмущались в передних, но тихо, что бы никто неслышал, а кого ловили, обсуждали на собраниях в пример всем, либо увозили в неизвестном направлении. Смирились. Стали жить по-новому. И село переименовали в поселок с гордым названием Родина. Пообвыкли и зажили позевотам Ленина, которого в глаза никто не видел, но все о нем все знали.

Открыли школу, всех туда согнали, учили грамоте, арифметики, естественным наукам. А Трофим, когда узнал, что земля круглая, чуть на тот свет не отправился. Ведь видал он картинку в богатом мещанском доме сестры, удачно за муж вышедшей, еще до революции. Где она – диск, на трех слонах, стоящих, на спине кита, носима была. И считал, что коли до горизонта добраться, то и в пропасть сгинуть можно, благо проверять не пошёл. Негоже стариков так пугать. Открыли больницу, из Сорочинска привезли врача, он набрал из молодежи мозговитых девчин и стал обучать больничной грамоте. Дети больше не умирали. Вместо отваров полыни появились диковинные пилюли.

– Эх, раньше бы все это, – возмущался Андрей, – была б у нас детей куча, а то из всех Настасья с Павушкой только и выжили.

О прошлом вспоминали редко, плохое забылось, только Нюрашка за корову долго на власть обижалась, до самой смерти ее вспоминала, даже дояркой в колхоз устроилась, что бы видать её чаще. Уж очень она свою животинку любила, ведь корова на селе не только кормилица, она как член семьи. В морозы загоняли скотинку в дом, протапливали дровами печь в передней и согревались с нею вместе, так и жили. Саманные комнатушки делили в лютые зимы с животинкой. Задняя да передняя. В задней спали, всем большим семейством, в передней есть готовили в печи, на дровах, ухватами горшки доставали, крышку откроют – аромат изумительный, ребятня так и бежит со всех сторон. Окна в домишках маленькие, насколько бычий пузырь тянулся, стекло в дефиците было, а при барине в Верхнеуральском уезде, так никто вообще про него и не слыхал.

Жили, с природой в гармонии. Вечерами рукодельничали, под свет лампадки, песни мелодичные пели, душа радовалась. Егор часто вспоминал былые времена, но не жалел. Ведь и он, и дети теперь читать писать умели, а раньше только в семинариях духовников обучали, сейчас же и тех разогнали, и сказали, что бога вообще нет, так как в трубу подзорную, сколько не глядели, его не видели. Но бабки все равно верили, попрятали кресты с иконами под половицы. Занавешивали оконца да, молились.

Бабы вообще народ чудной, все на веру принимают. Лишь бы сказка была складной. То про кикимор болотных, то про леших, то про ведьм, жути наведут, а потом спать боятся. Из харчей, раньше похлебка была с репой в моде, тыква пареная, ох, уж и сладкая, а теперь всего в достатке. Все поровну. Андрей с Егором часто гутарили о былых временах. Вечерами зимними под горячую, помянут царя батюшку, да и по домам.

***

В дверь постучали. На пороге появилась Клаша, вся заплаканная, глаза припухшие. Резво ринулась в заднюю.

– И что, даже здрасти не скажешь? – упрекнул девицу Андрей.

– А что мне с вами здороваться, коль вы на жениха моего заритесь.

– На какого это? – изумился Егор, за печью примеряя сюртук только что подшитый Настасьей. Пришёлся в пору, да и сел ладно.

– Как на кого, на Ваню вашего. Она с ним вчера в ночи встречался. Вся деревня уже гутарит.

– Да как же это так?

– А вот так! Где эта гадина? – Егор, не сдерживая закатился хохотом.

– Да так встречалась, что всю поклажу побросала да и запыхалась убегаючи. Аш бабы Ванюшку моего в черти записали. – и оба захохотали в голос.

– Заступаетесь! Ах, так! Ну, я всем расскажу, что Настасья ваша не честная. Будет она у вас до конца дней в девках сидеть.

– Да зачем же, – густые усы с частой проседью приподнялись в луковой улыбке, – Иван ославил, теперь пусть и женится! – рассудил Егор по справедливости.