Нина Риччи

Для того чтобы соответствовать эпохе, надо было либо создавать украшения из драгоценных камней, которые приобретали представители высшего общества, либо создавать недорогую бижутерию, либо идти на фабрику. У Нины уже имелись постоянные клиентки – для них вполне могли бы подойти украшения, создаваемые Луиджи, но встать на ноги у него так и не вышло. Он неплохо жил за счет жены, не имевшей финансовой независимости, однако постоянно жаловался на судьбу. Луиджи считал ниже своего достоинства оставаться с ребенком дома, в то время как жена шла в ателье на работу. Нине помогали мать и младшая сестра, чья карьера не была столь успешной. Франческе было за пятьдесят, и она гордилась успехами дочери. Наконец-то она могла оставить работу в магазине и посвятить себя воспитанию внука. Адельгиза продолжала шить, помогая Нине выполнять заказы. Ее личная жизнь так и не сложилась – она всю жизнь поддерживала сестру в ее начинаниях.

К сожалению, Луиджи, пережив недолгий подъем в связи с рождением Робера, так и не смог наладить работу. Мало того, он начал пить. Дома немым укором ему служили родственницы жены, поэтому он уходил с друзьями в кафе-шантаны, а вечерами в кабаре и варьете, которые набирали все большую популярность. Как мы сказали выше, за мужчиной оставалось последнее слово, лидерские позиции в семье, независимо от того, какой финансовый вклад он вносил. Конечно, Нине не нравилось поведение мужа, но изменить она ничего не могла. Идею развода никто не поддерживал, и она быстро оставила разговоры на эту тему с матерью и сестрой. Отдушиной Нине Риччи служило ателье и общение с маленьким сыном, которого она просто обожала.

Буквально через год после рождения ребенка Нина открыла собственное небольшое ателье, где руководила целым коллективом швей, их помощницами и ученицами. Шили исключительно модели самой Нины Риччи, которые постоянно пользовались спросом. Домашние ссоры с мужем забывались, как только она заходила в ателье, – мир моды мгновенно захватывал ее целиком. Как и многие модельеры той эпохи, Нина не делала предварительных эскизов платья. Она разрезала и подкалывала ткань прямо на модели. На работу Нина иногда брала сына Робера. Малыша восхищали яркие ткани, с лоскутками которых ему даже позволялось играть. Будущий партнер Нины Риччи воспитывался в семье, где создание одежды являлось нормальным, ежедневным занятием.

Нина Риччи в то время не делала переворотов в мире моды. Она обладала собственным стилем и высоким качеством пошива одежды, за что ее и любили клиенты. В Париже ей удалось привлечь к себе внимание той самой буржуазии, представители которой не имели аристократических корней, но имели деньги и хотели одеваться так, чтобы выглядеть достойно. Кроме того, Нине поступали заказы от других крупных домов мод – легкий, изящный стиль, часто дополненный цветочными мотивами, имел успех.

Но Нина не забывала и о себе. Она впитывала шик и блеск французской столицы с первых дней пребывания и отточила свой стиль, который впоследствии называли «воистину королевским». Даже с маленьким ребенком на руках Нина каждое утро выделяла целый час для укладки своих шикарных густых волос. Она не стриглась вопреки начавшей меняться моде: все больше женщин начинали носить короткие стрижки. Самой знаменитой из них, с которой якобы и пошло увлечение стрижками, считается Шанель, однако это не совсем соответствует истине. «В 1903 году коротко подстриглась французская писательница Колетт. В 1909 году это сделала актриса Эве Лавальер, чтобы сыграть подростка. На портрете работы Леона Бакста 1906 года Зинаида Гиппиус изображена с короткими рыжими кудрями. Таких примеров можно найти немало»[5] Шанель подстриглась в 1917 году. И впоследствии, особенно в 1920-е годы, мода на короткие стрижки стала повальной. На фотографиях тех лет практически невозможно найти женщину с длинными волосами. «…Нельзя сказать, что короткую прическу ввела в моду конкретная женщина: этот тренд стал логическим продолжением изменения роли женщины в обществе»[6]. Жан Ренуар, сын известного французского художника, вспоминает, как увидел знакомую с новой прической: «Мы помнили девушек с длинными волосами. Понятие женской прелести было для нас связано с прическами, и вдруг мы очутились перед новой Евой: за несколько месяцев она освободилась от символов своей зависимости. Наша раба, наша половина сделалась нашей ровней, нашим товарищем»[7].