Ниоткуда с любовью

Я. Больше. Не смогу. Танцевать. Я больше не смогу. Не в силах, неспособна, бессильна, немощна. Любая музыка, особенно классическая, звучит теперь не для меня, а против. Все — против. Никто не осознает этого. Те, кто утешают — лгут и мне, и себе. Они не понимают, а потому им и не может быть жаль. Так зачем же произносить все эти глупые слова: «Мне очень жаль», «все еще наладится»! Наладится что? Что именно? Что может наладиться? Я внезапно встану и затанцую, а вокруг будут хлопать и ставить высокие баллы? Или я примирюсь с тем, что цель моей жизни лопнула, как воздушный шарик? Наладится. Но не принесет счастья. Поэтому-то я и не смогу быть вегетарианкой. Потому что я до ужаса люблю жареное мясо. Еда, лишенная его — станет пресной. Как и моя жизнь теперь».

25 ноября

«Не так давно ты писал мне, что я заблуждаюсь. Настанет момент, когда я жестоко раскаюсь в своих мыслях и словах относительно близких и друзей. Но мне кажется, еще никогда я так ясно и полно не смотрела на этих людей, как теперь. Моя сестра. Ее зовут Полина. Она младше на два года, и всю мою жизнь родители нарекали мне заботиться о ней. Но Полина — она не я. Она другая. Очень своенравна. У нее прекрасная фантазия и прекрасное чувство юмора. И обостренное чувство свободы. От меня. Она никогда не принимала моей помощи. Моей заботы. И вряд ли когда-то ценила мои советы. Но всю свою жизнь, я не обращала на это внимания. Я думала — она другая. Я думала, что это просто способ защиты от мира, пусть даже не осознанный. Но сейчас, когда я день и ночь лежу на этом диване, набившем оскомину, и не занимаюсь ничем, кроме как наблюдаю — наблюдаю, наблюдаю, я вижу, что совсем не знаю ее. Какие чувства она ко мне испытывает? И испытывает ли? И стоит ли верить ее словам — ведь, как выяснилось, многое из того, что мы говорим, совсем не работает на практике. Я лежу здесь, копаюсь в свое голове, но не нахожу ответов, а прокладываю все больше тропинок, уводящих в никуда».

… Как это неприятно, оказывается, услышать о себе такое. И хотя в те дни ей в лицо бросали обвинения и похуже, а будучи младше, Полина сама могла сказануть что-то похлеще, да еще и уйти, хлопнув дверью, сейчас у нее перехватило дыхание, ей не верилось, что эти слова могла написать ее сестра.

Сколько Полина помнила сестру, она всегда любила танцевать. Родители много работали. Девочек не с кем было оставить — был еще мамин брат, дядя Олег, но того тоже практически не было дома, да и мама не очень-то ладила с ним, уж точно, не считая, что он может справиться с двумя буйными девчонками. И мама, скрипачка, всю жизнь обожавшая музыку, не находила ничего лучше, чем, уходя, поставить пластинку в проигрыватель. Когда заканчивались сказки — а заканчивались они довольно быстро, — Нина ловко переворачивала пластинку и на всю комнату, в детстве казавшуюся страшно большой, разносились концерты Моцарта, прелюдии Баха, ноктюрны Шопена. И какая бы музыка ни звучала, Нина тут же начинала танцевать. Танцуя, она была не просто вредной девчонкой, которая постоянно любила напоминать, что она старше, она была похожа на «Девочку на шаре» из книжки с картинками «Денискины рассказы» Виктора Драгунского. Еще не умея читать, Полина все смотрела на эту девочку, застывшую на этом нарисованном шаре как-то так, что сразу верилось, что шар движется.

Нина была похожа. Нина была копией. И это было едва ли не первое осмысленное воспоминание о сестре. Так они и развлекались лет до десяти.

Полина любила образы. Когда они с сестрой слушали музыку, ее сознание рождало эти образы; квартира превращалась в средневековый замок или в темницу, где была заточена принцесса, а снаружи гремел ключами злой колдун, и над всем этим возвышался укрывающий прохладный лес, полный таинственных чудес. Музыка летела над этим миром, пролетала над верхушками деревьев, а на земле кружилась в упоенном танце девочка на шаре.

Потом это стало своеобразной традицией — Полина играла на фортепьяно, а Нина танцевала. Эта была детская игра, в которую они, в кои-то веки согласны были играть вместе. Однако, чем старше они становились, тем реже делали это. Полина теперь упорно наигрывала в одиночестве. Да и то, когда никто не видит. А все потому, что некогда, лет в 13 она устроила дикий скандал и поклялась больше не садиться за инструмент, мучивший ее все детство.

Что касается Нины — та навсегда осталась гордостью и отрадой родителей. В десять лет ее сестра смогла пройти через огромный конкурс и была принята в Академию Русского Балета имени Вагановой. Нина уехала в Петербург, где должна была проучиться восемь лет. Она окончила с отличием, ее ждало прекрасное будущее, и при этом она могла заниматься любимым делом.

Но полтора года назад она попала в автокатастрофу со своим пьяным парнем и его друзьями, которые были ничуть не лучше.

Нога была сломана, да и при том в очень нехорошем месте. Серьезно заниматься балетом Нина больше не могла. Диагноз был поставлен и не подлежал обжалованию.