Нирвана

Не знаю, остался ли я поддержкой и опорой для Шарлотты.

Затем президент снова устремляет взор вдаль, как будто где-то там реет флаг.

— Я президент Соединенных Штатов, — говорит он, — и я готов взять на себя всю полноту ответственности.

В этот момент мне делается ясно, что наша беседа закончена. Я протягиваю руку, чтобы выключить айпроектор, и президент смотрит мне прямо в глаза. Конечно, это можно объяснить только случайностью. Мы разглядываем друг друга — его взгляд глубок и меланхоличен, — и мой палец замирает над выключателем.

— Найдите в себе внутреннюю решимость, — говорит он мне.

Как мы до этого дошли? Можно ли рассказать историю, которая не имеет начала, а просто внезапно случается? Женщина, которую ты любишь, простудилась. Пальцы у нее покалывает, ноги как резиновые. Утром она не может взять чашку с кофе. В больницу она наконец попадает из-за того, что не может пописать. Ей хочется писать, до смерти хочется, но паралич уже начался: мочевой пузырь не слышит мозга. Врач в приемном отделении вставляет ей катетер Фолея, а потом ты узнаешь новые слова: аксон, арефлексия, дендрит, миелин, восходящая периферическая полинейропатия.

Шарлотта говорит, что она полна «шума». Внутри нее «буря».

У врача большой шприц. Он просит Шарлотту лечь на каталку. Шарлотта не хочет на каталку. Она боится, что больше с нее не встанет. «Брось, милая, — говоришь ты. — Залезай». И вскоре видишь пробирку со свеженабранной спинномозговой жидкостью, отливающей глицериновым блеском. И она была права. Действительно больше не встала.

Чтобы начать плазмаферез, нужно стентировать бедренную артерию. Это делает татуированный врач-эксфузионист, из наушников которого зудит Rage Against the Machine.

Затем следует интенсивная иммуноглобулиновая терапия.

В речи врачей проскальзывает слово «вентилятор».

Приезжает мать Шарлотты. Привозит с собой виолончель. Она специалист по блокаде Ленинграда. Целую книгу об этом написала. Когда наступает кома, моя теща наполняет больничную палату грустнейшими из всех мыслимых звуков. Семь дней кряду — только шелест кондиционера, попискивание медицинских приборов и Шостакович, Шостакович, Шостакович. Никто не просит ее перестать. Сестры-неврологички появляются и исчезают, шепча на тагальском.

Два месяца физиотерапии в Санта-Кларе. Лечебные ванны, акустические стимуляторы, экзоскелетные тренажеры. На голеностопы Шарлотте надевают ортезы, на голову — специальные наушники с подголовником. Глядя на нее, другие пациенты понимают, как им повезло. В ее состоянии нет никаких перемен — она «не борец», «не чемпион» и «не трудяга».

Шарлотта уверена, что я променяю ее на «действующую» женщину. В реабилитационной палате она кричит, чтобы я сделал себе вазэктомию: тогда, мол, нам с той стервой ничего не светит. Мой отказ становится подтверждением того, что стерва существует и что мы с ней вынашиваем бессовестные планы.

Чтобы успокоить ее, я читаю вслух мемуары Джозефа Хеллера о том, как он болел синдромом Гийена-Барре. Расчет был на то, что книга поднимет нам настроение. Однако в ней повествуется о том, какие чудесные у Хеллера друзья, с каким мужеством Хеллер смотрит в будущее, как Хеллер бросает свою жену ради прекрасной медсестры, которая за ним ухаживает. Конец книги для Шарлотты особенно огорчителен: Джозеф Хеллер идет на поправку.

Мы низвергаемся в колодец отчаяния — глубокий и узкий, он изолирует нас от внешнего мира, так что мы слышим только свои собственные голоса и плаваем в чистой и черной жидкости. Все ухает в этот колодец вместе с нами — наша работа, цели, путешествия, возможные дети, — и в этой тесноте мы рискуем потопить их, спасаясь сами.

Один из врачей пытается усадить Шарлотту на плот антидепрессантов. Она не желает принимать таблетки. Врач добродушно замечает: «Что ж, на это есть капельница». Шарлотта смотрит на него в упор и говорит: «Следующий доктор, пожалуйста».

Следующий доктор рекомендует выписку.

Дома мы неожиданно погружаемся в сюрреализм. Знакомая обстановка подчеркивает недосягаемость нормальной жизни. Но кот счастлив, что Шарлотта вернулась, — так счастлив, что проводит всю ночь, распластавшись на горле Шарлотты, прямо на шве, оставшемся после разреза трахеи. Прощай, кот! Странным образом наступает водевильная неделя бесшабашного веселья, когда утки и сохнущие конечности кажутся забавными, когда невозможность извлечь из носа козявку вызывает истерический хохот, когда все будничные предметы словно пропитаны эксцентрическим юмором — я нахлобучиваю на Шарлотту шляпку, и мы умираем со смеху. Она с недоумением глядит на лифчик. Шутки на кошачью тему сыплются градом!

Этот период кончается, и жизнь снова входит в обычную колею. Колпачок от шприца, случайно закатившийся в постель, протирает в спине Шарлотты дырку. Когда я отлучаюсь в гараж, Шарлотта видит, как с потолка на одной паутинке на нее медленно спускается паук. Она пробует сдуть его в сторону. Дует и дует, но паук исчезает у нее в волосах.