Нищий, вор

Гретхен сидела в своем номере, готовясь к завтрашней съемке. На съемочной площадке она заставляла себя выглядеть спокойной и уверенной, даже если ей хотелось визжать от злобы и досады. Но когда она работала одна, от страха и нерешительности у нее временами тряслись руки. От нее зависело столько людей, и каждое ее решение было таким безнадежно окончательным. То же самое происходило и с Колином Берком, когда он ставил пьесу или снимал фильм, и она тогда просто не могла понять, как он с этим справляется. Теперь же ее поражало, что человек способен выдерживать в течение месяца, а то и больше такую раздвоенность.

С улицы донеслось пение Доннелли. Гретхен с грустью покачала головой, подумав о связи между талантом и алкоголем в американском искусстве. И опять вспомнила Колина Берка, которого никогда не видела пьяным. Он во многом был исключением. В эти дни она часто о нем думала, пытаясь представить себе, где бы он поставил камеру, как осадил бы капризного актера или решил сложную сцену.

Пение на улице прекратилось, и она искренне понадеялась, что утром у Доннелли не будет раскалываться голова. В его же интересах, потому что, когда он приходит на съемочную площадку с похмелья, у него такое смущенное лицо…

В дверь постучали.

– Войдите, – сказала Гретхен. Она никогда не запирала дверь.

Дверь открылась, и вошел Доннелли, держась почти прямо.

– Добрый вечер, – сказала она.

– Я только что провел с вашим братом знаменательный час в своей жизни. Я люблю вашего брата, и я подумал, что надо вам об этом сказать.

– Я тоже люблю своего брата, – улыбнулась она.

– Мы собираемся вместе заняться одним великим, нет, величайшим делом. Мы с ним люди одной породы.

– Вполне возможно, – добродушно ответила Гретхен. – Наша мать была ирландкой, во всяком случае, она так считала. Однако отец у нас был немец.

– Я отношусь с уважением как к ирландцам, так и к немцам, – сказал Доннелли и, чтобы не потерять равновесия, оперся о косяк двери, – но я не это имел в виду. Я говорил об общности духа. Я вам мешаю?

– Я уже почти закончила. Если вам хочется немного поболтать, было бы неплохо закрыть дверь.

Медленно и с достоинством Доннелли закрыл дверь и прислонился к ней спиной.

– Хотите кофе? – Гретхен кивнула в сторону термоса, стоявшего у нее на столе. Для поддержания бодрости она выпивала не меньше двадцати чашек в день.

– Мне всегда почему-то предлагают кофе, – обиженно сказал Доннелли. – Я считаю это унизительным. Я презираю кофе.

– К сожалению, ничего более крепкого не могу вам предложить, – сказала Гретхен, помня, что в буфете стоит бутылка виски.

– Я не собираюсь пить, мадам. Я пришел сюда исключительно для того, чтобы передать сообщение.

– От кого?

– От Дэвида П.Доннелли, то есть от меня самого.

Гретхен засмеялась.

– Передавайте ваше сообщение, а затем советую вам идти спать.

– Я уже наполовину его передал. Я люблю вашего брата. Вторая часть более сложная. Я люблю его сестру.

– Вы много выпили.

– Правильно. Пьяный я люблю его сестру, и трезвый я люблю его сестру.

– Благодарю вас за сообщение, – сказала Гретхен, продолжая сидеть, хотя ей хотелось вскочить и поцеловать его.

– Вы не забудете, что я сказал? – Его глаза горели на заросшем бородой лице.

– Не забуду.

– В таком случае, – сказал он важно, – я удаляюсь спать. Спокойной ночи, мадам.

– Спокойной ночи. Спите спокойно.

– Обещаю вертеться и метаться. О, я, несчастный!

– О, вы, несчастный!.. – усмехнулась Гретхен.

Задержись он еще секунд на десять, она вскочила бы и бросилась его обнимать. Но он торжественно помахал ей в знак приветствия рукой и, почти не качаясь, вышел.

В коридоре он снова запел.

Она сидела, уставившись на дверь, и думала: а почему бы и нет? Она покачала головой. Потом, когда работа будет окончена. Может быть.

В тишине комнаты, в которой теперь стоял запах виски, она снова принялась за режиссерский сценарий.

А этажом ниже никак не мог заснуть Уэсли. Он лежал, ожидая, что вот-вот повернется дверная ручка, послышится шорох и в темную комнату войдет Фрэнсис. Но дверная ручка не поворачивалась, и не раздавалось никаких звуков, помимо стона пружин, когда он поворачивался с боку на бок.

Он сказал, что любит ее. Правда, признание было вынужденным, но когда он произносил эти слова, он в них верил. Однако если любишь, разве замечаешь, как девушка притворяется или обманывает, разве говоришь ей, что она ведет себя глупо? Говорят, что любовь захватывает тебя целиком: вот ты признался в любви, и все остальное теряет смысл. Говорят, любовь слепа. Нет, сегодня он не был слеп. Он видел, как Фрэнсис разыграла в баре лживую и отвратительную комедию, и сказал ей об этом. Может быть, ему надо учиться держать свое мнение при себе. Тогда сейчас, во втором часу ночи, он не лежал бы в постели один.