Ништяк

Узнав, что я мочусь в постель, дядя попытался меня ободрить: он рассказал, как ему приснился сон, в котором он освобождал мочевой пузырь в каком-то закутке; на деле же, в реальности под ним оказалась кровать. Пьяно прижав меня к себе, он стал царапаться щетиной; я почувствовал на щеке мокрую возню губ, тошный запах вина и стиснутый, плаксивый всхлип. Однажды, когда моя мать справляла день рождения, к нам пришли гости. Здесь была сотрудница матери по КБО, в котором мать числилась «приемщиком», ее муж, еще какая-то блондинистая женщина с раскрашенным косметикой, изрытым угрями лицом и мой дядя. Каким образом здесь оказался дядя, не понимаю. Обычно мать старалась, чтобы он у нас не задерживался. Было шампанское, была водка «Экстра», «селедка под шубой», окурки в блюдцах. Были танцы. Из водочной пробки, хлебного мякиша и четырех спичек кто-то соорудил пародию на жирафа и поставил его на середину вертящейся пластинки с перечнем песен ВИА «Пламя». Со шкафа печально наблюдал О. Видов, уже эмигрировавший в Штаты. Сотрудница по КБО и ее муж были нерусскими. То ли буряты, то ли еще кто. Плоские лица, узкие глаза. На танец – пока муж, с видом гурмана, пил растворимый кофе с коньяком – дядя галантно пригласил бурятку. На бурятке была узкая юбка с замком-молнией на копчике. Юбка обтягивала объемную, как глобус, далеко выпирающую задницу. Танцуя, дядя хватал бурятку за это место. Причем делал это как бы невзначай, будто медленный танец это предполагал. На протяжении танца, да и вообще всего дня рождения, дядя не снимал свою верблюжью шляпу. По мере того, как он набирался «Экстрой», движения его рук, да и всего корпуса, делались закругленными, картинными, в жестах появилась какая-то приблатненная изысканность. Видно было, что в собственных глазах дядя неотразим (со своей рабоче-крестьянской обходительностью он был похож на Волка из мультфильма). Он пригласил бурятку второй раз, но она, испуганно расширив прорези глаз, прижалась к мужу, а на следующий день высказала моей матери: что это такое, что у вас за родственники?! В ту же ночь, после дня рождения, когда все разошлись, оставив невыветренный смрад, я слышал за дверью с горящим стеклом долгий и нудный дядин голос, который что-то с жаром объяснял моей матери. Кажется, спустя неделю после этого мать тайно призналась крашенной блондинке с именем Лина и с кратерами зарубцевавшихся угрей на скулах в том, что дядя предлагал ей выйти за него замуж. При этом он обещал бросить пить, обещал увезти ее и меня в какой-то северный город, в котором экскаваторщики зарабатывают сказочные деньги. Был август, воскресенье, полдень. Мать сидела в кресле в бюстгальтере; потная складка живота с дорожкой волос, теряющейся в пупке, ниспадала на пояс нейлоновых брюк. Лина и мать курили сигареты “Stewardess”. Всё это я подслушал. Я подумал, что дядя в самом деле ненормальный. Мать смеялась над дядей. В ее смехе проглядывала какая-то гордая снисходительность. Она смеялась так, как смеялась бы в этой ситуации всякая другая женщина. Несмотря на то, что она была моей матерью.