Ниссо

- Хорошо, Бобо-Калон! Твою старость я уважаю. Но если бы ты закрыл глаза и, пока они будут закрытыми, вдруг повернулось бы все, и когда ты откроешь их и увидишь, что Установленное вновь торжествует в твоих глазах, разве не сказал бы ты нам: все изменилось за время моего короткого сна, души людей очищены, - свет истины в том, что есть.

- Кто это сделает? Азиз-хон?

Пусть Азиз-хон.

- Он яхбарец. Какое ему дело до Сиатанга? Он в Сиатанге или Шо-Пир, разве не все равно? Черная ли собака, рыжая ли собака - все равно собака. Мой народ под чужим мечом.

- Он придет и уйдет.

- А зачем он придет? Слышал я: Властительный Повелитель не хочет войны. Почему один Азиз-хон ее хочет, если не нужен ему Сиатанг?

- Он женщину хочет, да простит его бог.

- Из-за женщины война?

- Не война. Пример всем. Придет и возьмет эту женщину снова уйдет. Но после него здесь советской власти не будет, как и ты, он ненавидит новое, и он уничтожит его, потому что владения Азиз-хона рядом. Бахтиора не будет, Шо-Пира не будет, все нарушители узнают, что такое карающая рука Установленного. И если ты станешь ханом, власть твоя будет тверда, факиры будут знать: Азиз-хон близко, и он твой друг и всегда может снова прийти, чтобы тебе помочь. Сами горы наши будут хранить торжество Установленного, как хранили его всегда, ты сам сейчас говорил мне о величии и неприступности наших гор. Подумай, Бобо-Калон!..

Кендыри исподлобья следил за старческими, морщинистыми веками Бобо-Калона и подумал о том, что эти веки, в сущности, так же сухи, как кожа змеи, дремлющей в щели между камнями стены. И подумал еще: какие слова надо было б найти, чтоб рассказать об этом там... в уютной квартире, на тихой городской улице, где женщина, распространяющая сладковатый запах духов, поглядывая на свои полированные узкие ногти, будет недоверчиво слушать его. Ей понадобится много усилий, чтобы вызвать в небогатом своем воображении невиданные и почти невероятные горы, из которых ее собеседнику помогло выбраться живым только чудо...

Эта мимолетная мысль исчезла, потому что Бобо-Калон уже медленно приподнял свои тяжелые веки, и надо было слушать его.

- Нет! - сказал Бобо-Калон. - Хочу только покоя. Мудрость моя не велит мне быть ханом.

- Может быть, ты еще подумаешь, Бобо-Калон?

Бобо-Калон нахмурился:

- Я думаю один раз. И говорю один раз. Я сказал тебе.

Больше просить Бобо-Калона не было смысла. Кендыри скрыл досаду.

- Да будет так. Но глаза свои ты закроешь?

- Глаза мои старые. Не видят уже ничего.

- Твое слово, Бобо-Калон, камень. Спасибо тебе. Прошу тебя еще об одном: молчание ты обещаешь мне?

- Молчание - язык мудрых. С кем еще разговаривал ты?

- Только с судьей Науруз-беком.

- Что сказал он?

- Сказал: согласен. Он снова будет судить людей. Слово его - тоже камень.

- Я знаю. Скажи, Мирзо-Хур вернется сюда?

- У Мирзо-Хура не кончены здесь расчеты. Что еще надо знать тебе, Бобо-Калон?

- Ничего больше...

Распрощавшись с Бобо-Калоном, Кендыри поднялся и, пригнувшись под сводом низенькой двери, вышел из башни в темную, непроглядную ночь. Он был очень недоволен беседой, старик оказался упрямей, чем можно было ожидать. Но, еще не выйдя за стены крепости, Кендыри придумал новый способ воздействия на старика и, усмехнувшись, сказал себе: "Осла и того можно сделать ханом, если накрутить ему хвост!"

6

Через несколько дней в селение Сиатанг явился оборванный странник. Полуголый, в рваной и грязной чалме, исхудалый и босоногий, он показался бы всем, кто мог встретить его на тропе, одним из тех отрешенных от мира прорицателей, которые, посвятив свою жизнь созерцанию и мысленному сосредоточению, презирают свое тело, подвергают его жестоким испытаниям, помогающим избавляться от земных страстей и влечений. Такие одержимые бродяги встречались прежде на всех тропинках Высоких Гор. Жители диких ущелий почитали их как святых и верили в их способность отделять душу от тела, заклинать птиц и животных, превращать камни в пищу и вызывать любого из дэвов, обитающих в тайных пределах мира, невидимого и недоступного непосвященным. С тех тор как в Высоких Горах возникла советская власть, такие люди появлялись в селениях все реже. Уже несколько лет подряд ни один из них не заглядывал в Сиатанг, но и сейчас, увидев странника, никто из ущельцев не удивился б ему, подумав, что путь этого человека далек и надо бросить ему подаяние, ибо не сделавший этого может навлечь на себя несчастье.

Странник, однако, предпочел никому в селении не показываться и, вступив по тропе в долину, ждал вечера, отдыхая среди тесно сдвинутых скал. Истощенное лицо его было коричневым, маленьким, сморщенным. Хотя иссохший этот человек не был еще стариком, жилы на руках его и на плоских икрах выступали, как толстые лиловатые жгуты.