Ниссо

Снежные горы окрасились багрянцем, вершины открыли дню сначала фиолетовые, затем серые и коричневые зубцы. Ниже зазеленели лоскутки богарных посевов. Они зеленели везде, где склон был не так крут, чтобы человек не мог забраться на него с мотыгой.

В селении началось обычное оживление: жители, скинув ватные одеяла, вставали во весь рост на плоских крышах, спускались во дворы, и каждый дом вознес к прозрачным высотам ущелья голубой дымок очага.

Из крайних ворот селения выехало несколько всадников в чалмах и в белых халатах, с кривыми саблями. Хозяин дома низкими поклонами проводил их в путь, и они устремились короткой рысью по долине. Эти всадники, ночевавшие здесь, были, вероятно, владетелями какого-либо из отдаленных селений Яхбара и, наверное, прежде состояли в дружине живущего теперь на покое риссалядара.

Едва солнечные лучи коснулись долины, превращая в легкую дымку ночную росу, по тропинкам селения побрели оборванные, полуголые люди со своим первобытным орудием, с тяжелыми мешками, с вязками клевера на притороченных к спине высоких носилках...

Азиз-хон вышел на террасу, потребовал чаю и долго пил пиалу за пиалой, пожевывая ломти свежевыпеченных лепешек, сухими пальцами отправляя в рот изюминку за изюминкой.

А Ниссо, обессиленная, с запавшими, устремленными в потолок глазами, продолжала лежать на груде смятых одеял. Старик жестоко избил ее ночью. Боль обиды в потускневшем сознании Ниссо затягивалась как бы туманом. Многого еще не знала Ниссо, но понимала, что теперь ей уже нет спасения, - Азиз-хон придет еще раз, едва наступит новая ночь!.. Ниссо лежала без сил, без движения; весь мир перевернулся для нее: ни солнце, ни воздух, ничто в нем больше не существовало, словно и самой жизни не было у Ниссо.

День в доме Азиз-хона проходил так же, как и всегда, но все в доме притихли, стараясь ничем не привлечь к себе внимание хана. А он молчал и думал и был одинок. Он прошел в угол сада и долго бесцельно ходил там. На его жестком лице было выражение сосредоточенности и глубокого раздумья. Несколько раз его губы складывались в подобие улыбки, но тотчас же выражение злобы омрачало его нахмуренный лоб.

Жены Азиз-хона в этот день не ссорились и не дрались; они переговаривались одна с другой так тихо, что даже Зогар, подкравшийся из-за угла, не мог ничего подслушать.

Ни разу за весь день Азиз-хон не зашел туда, где лежала Ниссо, а вечером велел старухе постелить ему одеяла на крыше дома.

Но когда все уже собрались спать, Азиз-хон, выйдя на террасу, хлопнул в ладоши и что-то вполголоса приказал явившемуся слуге - оборванному, грязному старику из тех обнищалых родственников, что жили подачками от стола и ютились в маленьких каменных берлогах, прилепленных к стене коровника.

Старик вприпрыжку побежал к воротам, скрылся в них и поспешил вниз по узкой тропинке, ведущей к селению. Вскоре во двор ханского дома вошел молодой яхбарец Керим. В сыромятных сапогах, надетых на цветные чулки, в сером домотканом халате, в выгоревшей тюбетейке, он шел через двор спокойно и просто. Остановился перед Азиз-хоном, молитвенно сложил руки на груди, в полпояса поклонился и сказал:

- Слава покровителю, дающему здоровье тебе, Азиз-хон! Зачем звал меня?

И, не дождавшись даже легкого кивка головы, замер перед Азиз-хоном почтительно и смиренно.

- Я тебе дал шесть мер зерна для посева. Так? - сухо промолвил Азиз-хон.

- Слава твоей доброте. Дал.

- И в прошлом году не взял с тебя двух мер урожая тутовых ягод. Так?

- Так, достойный.

- И твой дом стоит на моей земле, и камни для дома ты взял от этих гор с моего позволения. Истина это?

- Истина, господин. Неизменна твоя доброта.

В простодушных глазах Керима росла тревога.

- И приплод от восьми твоих овец ты еще не приносил мне?

- Твои люди, осмелюсь напомнить, милостивый хан, взяли приплод и трех моих овец на плов, когда был Весенний праздник.

- Это не в счет, - нахмурился Азиз-хон. - Это не для меня, для мира.

- Так, так... - поспешно согласился яхбарец. - Это для мира.

- Так вот, Керим. Я видел сегодня сон. Покровитель сказал мне, что праведен только тот, кто очищается от долгов еще в этой жизни. И велел позаботиться о тебе - снять с тебя накопившиеся грехи. Конечно, ягод уже нет, и приплода нет, и нынешний урожай ты еще не собрал. Но все ценности в этом мире, кроме души праведного человека, могут быть измерены счетом монет. Ты должен мне сорок семь монет и три медяка. Ты пойдешь сейчас домой, вот солнце садится за гору, а когда сядет, ты принесешь мне свой долг, чтобы звездам сегодняшней ночи не пришлось тебе напомнить о нем!

Керим упал на колени и попытался прикоснуться лбом к подолу халата Азиз-хона. Азиз-хон отдернул халат.

- Ты слышал?

- Видит покровитель, - в отчаянии молвил яхбарец, - дома и одной медяшки у меня нет.