Нити магии

– Мне нравится эта идея, – признает она и в раздумье останавливает взгляд на портрете Алекса. – Но придется пока придумать что-то еще. Я не хочу сейчас беспокоить этим Филиппа и не уверена, что мы сможем получить эти камни вовремя. Может быть, для другого выступления, в будущем.

Но король будет присутствовать именно на этом салоне. Я борюсь со своими подозрениями и хочу попробовать настоять на своем, но тут в открытую дверь проскальзывает Ева. Ее волосы заплетены в косу, уложенную вокруг головы, и она старательно не смотрит на меня, отчего я чувствую себя предметом обстановки. Предметом, от которого она хочет отказаться.

– Я пропустила целую неделю занятий, Хелена, – робко говорит она. – Ты все еще хочешь, чтобы выступление состоялось? Я… не уверена, что готова танцевать перед королем. Быть может, мне лучше просто поработать и подготовиться к пробам в Королевской балетной академии?

Хелена колеблется и, отставив чашку с кофе, поворачивается, глядя Еве прямо в глаза:

– Ева, боюсь, это невозможно.

– Почему?

– Когда я говорила со своими знакомыми в Датском Королевском балете относительно твоего прослушивания, оказалось, что они считают, будто Дания еще не готова к тому, чтобы в балете что-то… выделялось. Чтобы балерины выделялись, – горько произносит она. – Такие, как мы.

Ева замирает.

– О… – выговаривает она так, словно ей тяжело дышать.

– Но если королю понравится твой танец, мы сможем надавить на них, – губы Хелены подрагивают. – И… о, как же я желаю на них надавить!

При виде сокрушенного выражения на лице Евы во мне поднимается жгучая ярость, заслоняющая собой все остальное. Я злюсь на себя за то, что обидела ее. Злюсь на всех этих безымянных людей, которые посмели отнять у нее шанс, когда он был так чудесно близок. В горле у меня встает комок, такой большой, что перехватывает дыхание. Люди, которые любят ее, дело, которое удается ей лучше всего – все это не должно причинять ей боль. Оно должно дарить ей будущее. Я не могу утверждать, будто представляю, что она чувствует сейчас, но остро ощущаю ее боль, как отражение луча в зеркале. Причинить боль ей – совсем не то, что причинить боль себе. Эта боль затрагивает другие области души и ранит глубоко и исподтишка. И поэтому я, почти не думая, превращаю эту боль в ярость. Так проще: взять края разбитого сердца и вывернуть их наружу, а не внутрь, чтобы не резаться об эти острые зазубрины, а превратить их в оружие.

– Так что мы дадим это салонное представление, – твердо говорит Хелена. – Марит, нам нужно будет обсудить другие планы касательно нарядов.

– Значит, сегодня мы будем упражняться? – тихо спрашивает Ева. Грациозность и радость, которые она обычно излучает, куда-то подевались. Она движется, словно несмазанный жестяной механизм: скованно и неловко, будто пытаясь защитить что-то хрупкое. Я чувствую, как она собирается с духом, словно копит силы, чтобы снова распрямиться под тяжестью невидимого груза.

– Думаю, что нам действительно следует посвятить сегодняшний день упражнениям, – мягко отвечает Хелена. – Но перед этим, Ева… Ты когда-нибудь пробовала сахарные лепешки?

Ева слегка хмурится и качает головой.

– О, так дело не пойдет, – с шуточной мрачностью говорит Хелена. Она колеблется, но все-таки берет Еву за руку, накрывая ладонью ее тонкие пальцы. – Мы должны немедленно это исправить.

Я слегка сбита с толку таким поворотом событий и мыслью о том, что две балерины станут есть сахарные лепешки сразу после завтрака, однако иду в двух шагах позади них через слишком тихий дом. Хелена спускается по лестнице в коридор, ведущий к флигелю прислуги, и быстрым шагом идет по нему, однако у входа на кухню останавливается.

– Доброе утро, – окликает она, словно уведомляя о своем приходе.

Между ними, наверху, и нами, внизу, всегда происходит сложный танец. Отчасти наша задача заключается в том, чтобы двигаться быстро и понимать, как перемещаться вдоль этих запутанных линий, одновременно негласных и нерушимых.

– Не хочу никому мешать, – продолжает Хелена, пересекая незримую черту и входя в кухню.

Дорит, снова и снова раскатывая тесто скалкой, поднимает взгляд, лишенный всякого выражения.

– Это ваш дом, моя госпожа, – глухо отвечает она, и Хелена колеблется.

– Это мой дом, – соглашается она. – Но здесь твоя вотчина. Я много лет почти не заходила сюда… – невысказанные слова болезненно повисают в воздухе. «Не считая того рокового дня, когда погибла Айви». – Ты уверена, что тебе следовало выходить на работу? – спрашивает она, снова облекаясь властностью, точно плащом, но голос ее звучит мягче, чем обычно.

– Мне нужно чем-то занять мысли и руки, госпожа Вестергард, – отвечает Дорит, крепче вжимая скалку в тесто. – Сидеть и думать слишком тяжело.

Хелена касается края полотенца, расправляя его складки.

– Я знаю, как жалит горе, – сочувственно говорит она. – Когда-нибудь тебе станет легче.