Нити разрубленных узлов

Наконец знакомый аромат, привычно отвратительный и такой желанный, добирается до моих ноздрей. Пробую сделать спасительный вдох, но горлышко флакона вновь удаляется, чтобы…

Коснуться моих губ.

– Подержите ему голову!

Вот ведь дурак! Так он сейчас вольет в меня всю настойку. И что мне потом прикажете делать?! Но к счастью, необдуманная попытка бальги помочь удалась лишь наполовину: как только первая капля зелья коснулась моего языка, слизь, собравшаяся в горле, хлынула наружу, и блондин вынужден был отшатнуться. Вместе с флаконом, разумеется.

* * *

Я, вниз головой вися на руках черномундирников, в последний раз посмотрел на лужицу, медленно уходящую в щели между плитками двора, душевно попрощался с ней, жаль, ненадолго, и выпрямился.

– Благодарю. Теперь я могу получить свое лекарство обратно?

Бальга кивнул, протягивая склянку.

– Паланкин прибыл! – доложил посыльный, вынырнувший из калитки.

– Заберите тело, – велел блондин.

– И куда же, позвольте спросить, вы его заберете? Мертвеца должна хоронить семья или люди того дома, которому он служил при жизни, – дребезжаще возразил появившийся на пороге старик, которому вино, по всей видимости, так и не смогло подарить крепкий и долгий сон.

– Я дам им такую возможность, – равнодушно согласился блондин, и всем присутствовавшим во дворе сразу же стало ясно, что это обещание вряд ли будет исполнено. – Завтра. А вам лучше вернуться в постель, эррете.

– После того разгрома, что вы учинили?!

Судя по всему, хозяин дома, то ли взбодренный выпивкой, то ли уязвленный тем, что в его владениях командует кто-то другой, не собирался отступать без боя.

– Вам заплатят. За каждую разбитую посудину, – уточнил бальга.

– А сколько будут стоить ваши шаги по плитам моего двора?

Блондин молча повернулся к старику спиной. Впрочем, пыл последнего от этого не убавился.

– Я не звал вас сюда! А ведь еще ваш отец давал клятву на главной площади города, что не переступит порог чужого дома, если на то не будет дозволения его хозяина…

– Или крайней нужды, – спокойно добавил бальга. – Я помню слова этой клятвы лучше, чем вы.

– А вот я не помню, чтобы вы повторили их вслед за отцом!

Я хорошо видел лицо блондина, когда старик вынес ночному гостю гневное обвинение. И честно говоря, даже приготовился к тому, что кожа, облепившая напрягшиеся мышцы, вот-вот порвется. Но все обошлось. Ярость, едва пробившаяся сквозь обычное спокойствие бальги, снова схлынула, забилась куда-то внутрь, и прозвучавший ответ оказался еще бесстрастнее, чем мог бы быть:

– За его слова с него и спрошено.

– Спрошено? И кто в городе слышал, как Кроволивец Горге отчитывается за свои преступления? Нет, он безмятежно ушел в мир иной, оплакиваемый любящими детьми. Ушел, спрятавшись за высокими стенами и острыми клинками!

Я не ожидал, что в сухоньком старике отыщется столько памятливой злобы. Он почти плевался ядом, выкрикивая каждое слово, называя незнакомые мне имена и упоминая о неизвестных событиях. Казалось, был готов и вовсе наброситься на бальгу, вцепиться скрюченными пальцами в его горло. Но только когда иссякнет поток слов:

– А это ведь ваш дед за все в ответе! Ваш! Впервые слышите? Не знаете? Никто не посмел рассказать? Ну конечно… Повывелась в наше время горячая кровь… Высохла в жилах. А я был там, на площади, и видел все вот этими глазами!

– И что же вы видели? – спросил бальга, так и не оборачиваясь к престарелому обвинителю.

– Всего каких-то сорок лет… Безделица ведь? Оказалось, наоборот. Народилось целое поколение, которое и знать не знает, чем жил их город совсем недавно, – посетовал хозяин дома, обращаясь к самому себе. – Не знает, что, когда подходил срок, посреди Катралы собирались самые достойные юноши и девушки, готовые принять на себя тяжкий груз служения… Старейшины родов – основателей города выходили в тот день на площадь, еще не изуродованную божьим прибежищем, и выбирали, кто продолжит их дело. Сорок лет назад и ваш дед должен был выбрать. Должен был… – Взгляд старика затуманился, но не слезами, а воспоминаниями, до сих пор причиняющими боль. – Он посмотрел на море людей, простирающееся у помоста, и вдруг засмеялся. И смеялся долго. Так долго, что пришедшие вместе с ним не на шутку встревожились. А потом Илаим Кавалено наклонился над толпой и спросил: «Ну, кто хочет попробовать первым?»

Бальга слушал надрывный голос рассказчика. Казалось, слушал внимательно. Но лицо блондина не выражало ничего, кроме скуки.

– Я жалею только об одном. Что не набрался тогда смелости ответить… Предложение было щедрым, и его хватило на многих. Но сначала… Сначала все думали, что оно достанется лишь одному. Как прежде. Как происходило всегда. Самому удачливому. Пробравшемуся к помосту сквозь замершую толпу. Его не выбрали бы никогда, бедняка с окраин, похожего больше на скелет, чем на человека. Не выбрали, если бы выбирали. Но теперь-то выбирал он… Подошел и поднял лицо вверх. Даже ничего не сказал, всего лишь посмотрел. А в следующий миг Илаим Кавалено взрезал себе горло…