Ницше

Что касается хваленой «борьбы за существование», то, по-моему, ее наличие не установлено, а скорей лишь декларировано. Она встречается только в исключительных случаях; общий аспект жизни — не бедственное состояние, не голод, а, напротив, богатство, пышность и даже абсурдное транжирство. Если же за что-то борются, то всегда борются за власть… Нельзя подменять природу теорией Мальтуса. Но допустим, что такая борьба есть — ведь она и в самом деле встречается, — увы, ее итог представляет собой обратное тому, чего хотелось бы школе Дарвина, на что, следуя его учению, можно было бы надеяться: дело в том, что итог «борьбы за существование» неблагоприятен для сильных, обладающих превосходством особей, счастливых исключений. Ни один биологический род не пребывает в совершенном благополучии: слабые то и дело захватывают власть над более сильными — оттого что слабых большинство, к тому же они умнее… Про ум-то Дарвин забыл (чисто по-английски!) — у слабых больше ума… Чтобы быть умным, надо иметь в этом надобность — ум пропадает, когда надобности в нем нет. Обладающий силой избавляется от ума («И пусть мы многого лишимся, о, только б Империя наша жила!» — так нынче рассуждают в Германии…). Вполне ясно, что ум, в моем понимании, это осторожность, терпение, хитрость, притворство, большое самообладание и все, что зовется мимикрией (последняя охватывает большую часть так называемой добродетели).

Человек — не высшее животное и не «венец творения», а только «один из». Хотя человек хитрее и тем самым сильнее других животных, он — творение не вполне удачное, весьма болезненное и опасное для самого себя. Причина опасности — утрата инстинктов и безосновательное доверие рассудку, обладающему разве что огромным потенциалом совершения ошибок.

Сознательность представляет собою последнюю и позднейшую ступень развития органического и, следовательно, также и наиболее недоделанное в нем. Из сознательности происходят бесчисленные промахи, вследствие которых зверь, человек гибнет раньше времени.

Вечное возвращение

Род уходит, другой род приходит.

Екклезиаст

Хотя идея «вечного возвращения» принадлежит Пифагору, воспета Лукрецием и Горацием, вошла в корпус идей Екклезиаста, оформлена в теорию Макиавелли, Монтескьё, Вико, — Ницше считал ее своей, великой и победоносной мыслью, возникшей как лучезарное откровение и вызвавшей переворот в миропонимании. Почему он, бесспорно знакомый с ixion’ом, этим символом вечного возврата, придавал «вечно вращающемуся колесу бытия» столь большое значение в собственной философии? Почему учение о вечном возвращении должно, по его представлениям, занять место прежней философии и религии, где оно и раньше играло значительную роль? Как вечное возвращение сосуществует с идеей становления, о которой так печется Ницше?

Я уже писал о цельности ницшеанского мировидения, о соединении его афористических фрагментов в прочное здание, замковым камнем которого и стало «вечное возвращение». Если жизнь — вечная иррациональная стихия, движимая стремлением к обновлению или, на другом языке, волей к могуществу, то, естественным образом, мировой процесс, мировое движение — колесо.