Ницше и философия

«Истина всегда полагалась как сущность, как Бог, как верховная инстанция… Но воля к истине нуждается в критике. – Определим нашу задачу таким образом: нужно проверять добросовестность, ставя под сомнение ценность истины» [303]. Поскольку Кант оказывается последним из классических философов, он никогда не ставит под сомнение ни ценность истины, ни причины, по которым мы ей подчиняемся. С этой точки зрения он столь же догматичен, как и другие классические философы. Ни он, ни остальные не ставят вопроса: «Кто ищет истину?» То есть: «Чего хочет тот, кто ищет истину, каковы его тип, его воля к власти?» Эта недостаточность философии, попытаемся понять ее природу. Все прекрасно знают, что в действительности человек редко ищет истину: наша выгода, а также наша глупость отделяют нас от истины куда больше, чем наши заблуждения. Но философы настаивают, что мысль как таковая ищет истины, что она «по праву» любит истину, что она «по праву» хочет истины. Устанавливая «правовую» связь между мыслью и истиной, соотнося тем самым с истиной волю некоего чистого мыслителя, философия избегает соотнесения истины с той конкретной волей, которая оказалась бы ее собственной, с определенным типом сил, с определенным качеством воли к власти. Ницше разбирает проблему именно в той области, где она была поставлена: для него речь не о том, чтобы ставить под сомнение волю к истине, а тем более – лишний раз напоминать, что люди на самом деле не любят истину. Ницше спрашивает, что означает истина как понятие, какого качества силы и какого качества волю это понятие предполагает по праву. Ницше критикует не ложные притязания на истину, а саму истину, истину как идеал. Понятие истины, в соответствии с методом Ницше, необходимо драматизировать. «Воля к истине, которая соблазнит нас еще на многие опасные приключения, эта знаменитая истинность, о которой все философы всегда говорили с почтением, – сколько проблем она перед нами уже поставила!.. Что в нас хочет найти истину? Действительно, мы так долго занимались проблемой происхождения этой воли, что под конец совсем застряли перед еще более фундаментальной проблемой. Положим, мы хотели истины, но почему бы нам не хотеть не-истины? Или неуверенности? Или даже неведения?.. И поверит ли кто, если нам в конце концов станет казаться, будто эта проблема вплоть до сего дня не ставилась, что мы первыми увидели ее, впервые ее разглядели, дерзнули ею заняться» [304].