Ницше и философия

Ницшевская концепция искусства трагична. Она основана на двух принципах, которые следует понимать одновременно и как принципы самые древние, и как принципы будущего. Прежде всего искусство выступает как противоположность некоего «незаинтересованного» процесса: оно не исцеляет, не успокаивает, не вытесняет, не делает незаинтересованным, не «приостанавливает» желание, инстинкт или волю. Напротив, искусство – это «стимул воли к власти», «возбудитель воли». Очевиден критический посыл этого принципа: он разоблачает различные реактивные концепции искусства. Когда Аристотель рассматривал трагедию как медицинское очищение или моральное возвышение, он проявлял к ней определенный интерес, но интерес этот сливался с интересом реактивных сил. Когда Кант отличает прекрасное от любого – даже морального – интереса, он всё еще стоит на точке зрения реакций зрителя, но зрителя всё менее и менее одаренного, способного созерцать прекрасное только незаинтересованным взглядом. Когда Шопенгауэр разрабатывает свою концепцию незаинтересованности, он, по собственному признанию, обобщает личный опыт, опыт молодого человека, для которого искусство (как для иных – спорт) служит средством успокоения полового инстинкта [321]. Сейчас более, чем когда-либо, актуален поставленный Ницше вопрос: кто созерцает прекрасное незаинтересованным взглядом? Об искусстве всегда судят с точки зрения зрителя, причем зрителя, в котором остается всё меньше черт художника. Ницше провозглашает эстетику творения, эстетику Пигмалиона. Но почему именно с этой новой точки зрения искусство предстает как стимул воли к власти? Почему воля к власти нуждается в возбудителе, ведь ей не нужны ни мотив, ни цель, ни представление? Потому что она может выступать в качестве утверждающей лишь в связи с активными силами, с активной жизнью. Утверждение – это продукт мысли, предполагающей активную жизнь как свое условие и сопровождение. Согласно Ницше, до сих пор никто не понял, что значит жизнь художника: активность этой жизни стимулирует утверждение, которое содержится в самом произведении искусства, волю к власти художника как такового.

Второй принцип искусства состоит в следующем: искусство есть высшая власть ложного, оно превозносит «мир как заблуждение», освящает ложь, превращает волю к обману в высший идеал [322]. Этот второй принцип является как бы обратным по отношению к первому; активное в жизни нельзя задействовать иначе, как через связь с более глубоким утверждением. Активность жизни выступает как власть ложного, как власть одурачивать, скрывать, восхищать, соблазнять. Но для своей реализации эта власть ложного должна пройти через отбор, удвоена или воспроизведена, то есть наделена еще большей властью. Власть ложного должна быть доведена до воли к обману, до художественной воли, которая только и способна соперничать с аскетическим идеалом и успешно ему противостоять [323]. Искусство как раз и выдумывает такую ложь, которая возводит власть ложного до наивысшей утвердительной степени, оно превращает волю к обману в то, что утверждается во власти ложного. Видимость для художника означает уже не отрицание реального в этом мире, а тот самый отбор, те самые исправление, удвоение, утверждение [324]. Тогда, возможно, истина и обретает новый смысл. Истина – это видимость. Истина означает осуществление власти, возведение ее в наивысшую степень. По Ницше, мы, художники = мы, искатели познания, или истины = мы, изобретатели новых возможностей жизни.

15. Новый образ мысли

Догматический образ мысли можно свести к трем тезисам. 1) Нам говорят, что мыслитель как таковой хочет истинного и любит истинное (правдивость мыслителя); что мысль как таковая обладает безусловно истинным или формально его содержит (врожденность идеи, априорность понятий); что мышление представляет собой естественное применение определенной способности, и поэтому достаточно мыслить «истинно», чтобы мышление обладало истиной (правдивая природа мысли, общепризнанный здравый смысл). 2) Нам также говорят, что мы отвращены от истинного, но именно силами, внешними по отношению к мысли (телом, страстями, насущными интересами). Поскольку мы – существа не только мыслящие, то впадаем в заблуждение, принимая ложное за истинное. Заблуждение: для мысли как таковой это был бы единственно возможный результат воздействия на нее внешних, противостоящих ей сил. 3) Нам говорят, наконец: чтобы правильно мыслить, чтобы мыслить истинно, достаточно метода. Метод является определенной уловкой, но с ее помощью мы приобщаемся к природе мысли, срастаемся с ней и предотвращаем последствия воздействия внешних сил, которые искажают эту природу и сбивают нас с пути. За счет метода мы предотвращаем заблуждение. Время и место несущественны, если мы применяем метод: он позволяет нам проникать в область «того, что значимо всегда и везде».