Ницше и философия

Вне всякого сомнения, в этих текстах есть доля иронии: «народ мыслителей», о котором говорит Ницше, это не греческий, а немецкий народ. Но в чем же эта ирония? Не в идее о том, что мысли не удается мыслить иначе как под воздействием сил, которые применяют к ней насилие. Не в идее культуры как жесткой муштры. Ирония проявляется скорее в сомнениях по поводу становления культуры. Начинают как греки, кончают как немцы. Во многих странных текстах Ницше выражает это сильнейшее разочарование Диониса или Ариадны: попасть на немца, когда хотелось встретиться с греком [336]. – Деятельность культуры, присущая ей по природе, имеет конечную цель: создание художника, философа [337]. Ей на службу поставлено всё выборочное насилие; «…в настоящий момент меня занимает одна разновидность человека, чья телеология ведет к цели, несколько возвышающейся над благом государства» [338]. Основная культурная деятельность Церквей и государств состоит скорее в создании длинного мартиролога самой культуры. И когда государство благоволит к культуре, «…оно благоволит к ней лишь для того, чтобы благоприятствовать самому себе, и оно никогда не может понять цели, возвышающейся над его благом и существованием». С другой стороны, смешение культурной деятельности с благом государства имеет под собой и реальную основу. Культурная работа активных в любой момент рискует искажением своего смысла: иногда она ведется исключительно в пользу реактивных сил. Бывает и так, что это насилие культуры используется Церковью или государством для осуществления своих собственных целей. Иногда реактивные лишают культуру ее насилия, превращая ее саму в реактивную силу, в средство еще большего оглупления и принижения мысли. Иногда они путают насилие культуры со своим собственным насилием, со своей собственной силой [339]. Эти процессы Ницше называет «вырождением культуры». О том, насколько оно неизбежно, насколько неотвратимо, на каких основаниях и какими средствами, мы узнаем позже. Как бы то ни было, Ницше всегда подчеркивал амбивалентность культуры следующим образом: из греческой она становится немецкой…

Что еще раз говорит о том, насколько сложные отношения сил подразумевает новый образ мысли. Теория мысли зависит от той или иной типологии сил. А типология, в свою очередь, начинается с топологии. Мышление зависит от определенных координат. У нас есть те истины, которых мы заслуживаем, в зависимости от места, где нам выпало существовать, от часа, когда мы бодрствуем, от стихии, в которую мы часто погружаемся. Нет ничего более ложного, чем идея об истине, что извлекается из колодца. Мы находим истины только там, где они есть, – в их времени и в их стихии. Всякая истина – это истина определенной стихии, определенного времени и определенного места: Минотавр не выходит из лабиринта [340]. Мы не начнем мыслить, пока нас не заставят отправиться туда, где находятся те истины, которые дают материал для мышления, где действуют силы, которые превращают мысль во что-то активное и утверждающее. Не метод, а пайдейя, формирование, культура. Метод в общем и целом – это средство для того, чтобы заставить нас избегать подобных мест или лишить нас возможности оттуда выйти (нить в лабиринте). «Мы же настоятельно вас просим – вы должны повеситься на этой нити!» Ницше говорит: чтобы опиcать жизнь мыслителя, достаточно трех анекдотов [341]. Без сомнения, один из этих анекдотов – о месте, другой – о времени, третий – о стихии. Анекдот в жизни – то же, что афоризм в мысли: нечто подлежащее интерпретации. Эмпедокл и его вулкан – вот анекдот о мыслителе. Вершина и пещера, лабиринт; полночь – полдень; воздушная, халкионическая[342] стихия, а также разреженная стихия подземного. Нам предстоит отправиться в те далёкие пределы, в те предельные времена, где обитают и взмывают ввысь самые высокие и cамые глубокие истины. Обители мысли – это тропические зоны, где водится человек тропический. Ее нет в умеренных зонах, где водится человек моральный, методический и воздержанный [343].

Глава IV От ресентимента к нечистой совести

1. Реакция и ресентимент