Ницше и нимфы

Какое это невыносимое наказание для христиан-фанатиков типа моей сестры. Элизабет не может смириться с тем, что Лу Саломе еврейка.

Но, вероятно, и Бог не может проглотить горькую правду, что она сама — христианка, служащая Мессии мерзостью погромов вместе с ее мужем — диким антисемитом. Потому в апогее омерзения перерезал Бог себе горло и дал своей крови пролиться на землю, страдая милосердием на высотах.

Нет, этот вариант слишком романтичен — идет от него запах Вагнера и вагнерианства.

Объяснение Стендаля, более верно истине. Бог, механик, умер естественной смертью — от разрыва сердца.

Иногда мне кажется, что Сын — это я — Фридрих Ницше. Я парализовал Вселенную, а теперь сам пребываю в тисках паралича.

Не парализовал ли меня еврейский Бог мщения за то, что я назвал добро злом а зло — добром? Обожествляя кесарей, сынов Борджиа и Наполеонов, не шел ли я по путям фараонов, которые достигли личной свободы за счет остального человечества?

Если свобода — неотъемлемое наследие горстки диктаторов-убийц, — жизнь захватывается смертью, ибо без свободы люди — это ходячие трупы, даже лишенные нормального погребения.

Моисей знал это — отсюда его бунт против рабства в Египте и превращение его воли в волю народа Израиля.

Сестра моя объявила мне в Таутенбурге о провале Заратустры, и представила его как мое вечное моральное поражение.

Понятно, что в разрушительном ядовитом, неестественном отношении к моим чувствам, она толкнула меня на позицию «маленького священника», читающего проповедь мадемуазель Саломе о ее легкомысленном поведении, сексуальной вседозволенности.

Я хочу отметить, как сообщение будущим поколениям, что Таутенбург, а не Наумбург, был естественным местом моего проживания.

Пауль Ре, Георг Брандес и даже мадмуазель Саломе — все они видели во мне защитника гибнущего в резне еврейства.

И когда я выпустил из клеток львов, и христианский Запад был разорван в клочья, Иерусалим ликовал, ибо только я осмелился сорвать маску с лиц фальшивых христиан, молящихся Христу, но делающих, как и цезарь, все дни своей жизни — языческими.

Христианин, так мне постепенно прояснялось, по сути, заблудший еврей. Бессильный в своем буддистском отчаянии, он обратился к нигилизму и бунту, чтобы нащупать свою волю к власти.

Христианских апостолов я изгнал бичом за пределы Истории.

Этот бесстыдный сброд осмеливается называть себя пророками.

Стараясь не подавать руки на прощанье Фёрстеру, я сказал, что в Парагвае, мне кажется, достаточно вещей, которые можно ненавидеть.

Но для истинного любителя ненависти, Германия — это место, и первый объект моей ненависти — кайзер. За ним — Бисмарк — скрытый клад для отвращения. Вид германского обычного гражданина на улице достаточен, чтобы напомнить чувствительному человеку: качество, возносящее человека выше Яхве-воинств, — это способность ненавидеть всеми фибрами души все то, чему в детстве учили его уважать и быть признательным.

И я по-настоящему был счастлив, препроводив парочку в Парагвай, и сделав себе великий подарок — Флоренцию.

Место смерти, ставшее частью природы

173

По дороге во Флоренцию, на восток и ввысь, отдаленно и отделено и, все же, достаточно мощно вздымаются горы в небесную синеву той особой консистенции, по которой узнаешь полотна великих итальянцев, разбросанные по всем галереям мира. Заштатный городок Чивитта-Векия проносится коротким вздохом: здесь многие годы прозябал французским консулом Стендаль.

Младенческий лепет природы, чутко улавливаемый ухом, несмотря на постукивание колес поезда, рождает дрожь, какое испытываешь при ожидании женщины.

Разве природа не женщина, разговаривающая на незнакомом языке?

Или наоборот: женщина, разговаривающая на чужом языке, и есть природа?

Ветер под ослепительно-холодным ноябрьским солнцем, опрокидываясь в короткие зимние травы, катится к проносящемуся мимо древнему кладбищу, столь древнему, что каменные стоящие торчком надгробья, кажется, забыли о своем предназначении отмечать место смерти, став частью пейзажа, подобно камню, являющемуся частью природы. Неожиданно, при взгляде на эти замшелые, покрытые плесенью надгробные камни, пришла мысль: у каждого человека своя точка исчезновения посреди мира. Даже здесь, где вроде бы отмечено место погребения, имена стерты, дух рассеялся.

Так может лучше исчезнуть посреди мира?

Будут искать, надеясь, что жив, где-то прячешься или сбросил одежды на берегу, как Сакья-Муни, чтобы выйти на другой берег — Буддой, освободившимся от земных страданий.