Нью-Йорк

В марте из Виргинии приехала миссис Вашингтон, и общий боевой настрой заметно укрепился. Если генерал держался холодно и отчужденно, то Марта Вашингтон была сама сердечность. Она приглашала к столу даже самых младших офицеров, как будто все они были одной большой семьей. Будучи в числе богатейших женщин Виргинии, она часами ухаживала за больными и ранеными. За весну 1777 года Джеймс стал настолько предан своему командиру, что Вашингтон сделался ему как бы вторым отцом. А генерал отвечал симпатией и доверием.

Одно обстоятельство, касавшееся их отношений, развеселило Джеймса Мастера. В Пасху ему пожаловался молодой офицер-янки:

– Генерал привечает вас неспроста, Мастер. У вас есть преимущество, и это несправедливо.

– Какое еще преимущество?

– Вы нравитесь ему, потому что он считает вас джентльменом. А меня – нет, потому и не жалует.

– Он ценит вас очень высоко, – заверил его Джеймс.

– О да, он очень любезен. Он честнейший человек на свете, и я пойду за ним во врата самого ада. Но это относится ко всем нам, янки с северо-востока, – ему не по душе наши манеры.

Говоря откровенно, Джеймс и сам это заметил. Вашингтон был уроженец Юга и джентльмен; вкупе с женитьбой на Марте это ввело его в высшее виргинское общество, стиль жизни которого был ближе к принятому в кругах английского поместного дворянства, нежели к стилю торговцев-янки из Массачусетса или Коннектикута.

– Да, я всегда прибегаю к моим лучшим лондонским манерам в его присутствии, – со смехом признал Джеймс, – но они не будут стоить ломаного гроша, если я провинюсь.

Но, вникнув глубже, Джеймс заподозрил, что великий человек счел полезным его английское прошлое: годы, проведенные в Лондоне. Вашингтон часто интересовался его мнением насчет реакции англичан на ту или иную ситуацию. На него также произвело впечатление знакомство Джеймса с Беном Франклином, и он подробно расспрашивал о поведении последнего в Лондоне. Когда пришло известие о том, что конгресс направил Франклина в Париж, дабы заручиться поддержкой Франции, генерал откровенно заявил Джеймсу:

– Мы делаем здесь великое дело, но в перспективе исход войны может решиться в Париже. Я рад вашему высокому мнению о дипломатических способностях Франклина.

При всей своей симпатии к тому, что представлялось ему джентльменскими манерами Старого Света, Вашингтон был крайне озабочен одним аспектом поведения британцев. Дело было в ужасном обращении с американскими пленными, которое Джеймс не одобрял в той же мере, но понимал лучше.

– Британцы до сих пор, даже сейчас, не считают нас солдатами. Они видят в нас бунтовщиков, и любое другое название означало бы признание законности наших действий. Поэтому захваченные в Бруклине патриоты представляются им никакими не военнопленными. Это изменники, сэр, и счастье, что их не вздернули.

С этим Вашингтон смириться не мог.

– Мне докладывают, что с пленными обращаются хуже, чем с животными! – вспылил он.

И особо распорядился о запрете любых жестокостей по отношению к пленным гессенцам, какой бы соблазн ни испытывали его бойцы. Он лично писал протесты британским генералам еще с того момента, как принял командование. Однако британцы не обращали на это ни малейшего внимания.

– Да где же их гуманизм?! – вскричал он однажды.

– Сэр, для нас гуманизм побивает законность, – ответил Джеймс. – В Англии – наоборот.

Зная, что праведный гнев Вашингтона ничем не смягчить, Джеймс, однако, не мог отделаться от мысли, что постоянные рассказы о жестокости британцев по отношению к пленным американцам не могли не отразиться на настроениях в колониях, чего британцы никак не хотели. Однажды фермер, доставивший в лагерь свежие овощи, высказался напрямик:

– Мой сын попал в плен. Зачем мне власть, которая обходится с ним как со зверем?

Между тем, несмотря на успешную зимнюю вылазку против гессенцев, положение патриотов оставалось опасным. В июне Хау попытался соблазнить Вашингтона открытым сражением, и тот избежал ловушки, но для разгрома всей армии патриотов по-прежнему хватало одного серьезного боя. Вашингтон хотел во что бы то ни стало выяснить, каков будет следующий шаг Хау. Он засылал шпионов, а также отправил Джеймса разведать обстановку вокруг Нью-Йорка, и тот был твердо намерен не подвести.

На следующее утро к Абигейл подошел человек. Они с Уэстоном как раз уходили с Боулинг-Грин. Мужчина был вылитый фермер, привезший товары на рынок, и Абигейл немало удивилась, когда он тихо обратился к ней по имени.

Тут до нее дошло, что это Чарли Уайт.

Она быстро отвела Уэстона домой и вернулась на Бродвей. К тому моменту, когда она дошла, ее сердце неистово колотилось. Она не знала наверняка, в чем дело, но догадывалась. Не говоря ни слова, Чарли Уайт повел ее по Бродвею. Потом они десять минут шли через причалы на север, пока не оказались почти у самого Палисада в верхней точке города. Чарли вошел в небольшое складское здание, она последовала за ним. И там она увидела высокую фигуру в пальто. Человек сидел на бочонке, при виде ее он встал и устремился навстречу.

В следующий миг она упала в объятия брата.