Нью-Йорк

– На твоем месте я сохранил бы эту квартиру. Ежемесячная уборка обойдется недорого. Я оставлю достаточно, чтобы оплатить. А жить в хорошем доме – это обезопасить себя от многих проблем.

– Папа, я не хочу об этом думать.

– Тебе и не нужно думать. Так будет, и все. Это место подходит тебе намного больше, чем мне. Надо было переехать в Сохо, – вздохнул Чарли. – Моя ошибка.

Сохо: южная часть Хаустон-стрит. Это был тихий, пустынный район былых складов и булыжных мостовых, в котором художники могли за очень небольшие деньги приобрести студию или лофт. Пройти немного на север – и вот уже Гринвич-Виллидж. Горэм понимал, что отцу там было бы хорошо. И он уже подбирал ответ, когда Чарли внезапно спросил:

– Знаешь, куда я хочу? К Музею Гуггенхайма. Свозишь меня?

Они взяли такси. Чарли был слабоват, но к моменту, когда они вышли на углу Пятой авеню и Восемьдесят девятой улицы, показалось, что у него прибавилось сил.

Шедевр Фрэнка Ллойда Райта приходился по вкусу не всем, но Горэм понимал, почему он нравится отцу. Белые стены и цилиндрическая форма, благодаря которой музей напоминал перевернутую коническую спираль, не сочетались с новинками новейшего градостроения и открыто против них восставали. Чарли Мастер был в бешенстве от огромных стеклянных башен, которые с конца 1950-х вырастали целыми блоками. Предписания насчет отступа от красной линии, раньше обязывавшие архитекторов заострять небоскребы, смягчились. Высоченные, с плоскими крышами, словно пни из стекла и стали, они возносились на сорок и больше этажей, затмевая небо. В качестве компенсации для людей были созданы открытые площадки на уровне земли, но ими пользовались мало, и там часто царили холод и запустение. Что касалось самих стеклянных башен, то Чарли, срываясь на крик, называл их тоской и уродством. Его особенно возмутил банковский башенный комплекс в Мидтауне на Парк-авеню, который выглядел личным оскорблением для родной улицы.

Однако причудливые, изогнутые очертания Музея Гуггенхайма органически вписывались в пейзаж как некое загадочное растение. Вид здания ничуть не раздражал Чарли. Полюбовавшись, он предложил Горэму немного пройтись по Пятой авеню.

За последние двадцать лет городские улицы заполонил транспорт, но одно утешение было гарантировано. На большинстве крупных магистралей установили одностороннее движение. На Парк-авеню с ее богатым набором двойных сплошных линий оно осуществлялось в обе стороны, но западнее, на Мэдисон, устремлялось к окраинам, а обратный поток направлялся на Пятую. Поэтому воскресным утром, тем более в феврале, по ней шагалось спокойно. Чтобы не натыкаться на мусор, они держались ближе к парку.

Музейная миля, как ее называли в народе, была одним из красивейших мест. Оставив позади Музей Гуггенхайма, они прошли мимо прекрасных жилых домов на другой стороне. Затем миновали длинный неоклассический фасад Метрополитен-музея и одолели еще кварталов десять по направлению к Музею Фрика. Чарли шел медленно, но был полон решимости продолжать путь и время от времени всматривался в Центральный парк, любуясь, как предположил Горэм, зимним пейзажем. Когда они поравнялись с Музеем Фрика, Чарли вздохнул:

– Горэм, я уже немного устал. Наверное, придется взять такси.

Горэму показалось, что ехать всего два шага, но он не собирался спорить, а желтый автомобиль подкатил через считаные секунды. Усевшись, Чарли криво улыбнулся.

– Так и не нашел, что хотел, – признался он.

– А что ты искал?

– Чувака в красной бейсболке. Он обычно болтается в парке. У него хорошая дурь.

– Вот оно что.

Значит, они ходили за марихуаной. Горэм испытал раздражение, и отец заметил.

– Ты не понимаешь, Горэм, – произнес он тихо. – Это облегчает боль.

Дома Мейбл подала им суп и легкий ланч. За едой они все больше вспоминали совместные дни в детские годы Горэма. Но ланч завершился, и Чарли сказал:

– Горэм, я собираюсь попросить тебя об одной вещи, когда все закончится.

– Конечно.

– На бюро лежит список имен и адресов. Будь добр, дай его мне.

Горэм принес листок. Имен было около дюжины.

– Большинство из них в том или ином смысле просто друзья. Ты найдешь там и моего доктора, и одного из Келлеров, и кого-то еще. Я кое-что завещал им на память, немного, но будет крайне любезно с твоей стороны, если ты доставишь подарки сам и скажешь, что по моей просьбе. Я просто хочу, чтобы они получили их из твоих рук, а не от адвоката по почте. Передашь?

– Я же сказал, что да. – Горэм пробежал глазами список. Он знал и врача, и еще нескольких. Остальные были ему незнакомы. – Сара Адлер?

– Владелица галереи. У меня есть несколько картин оттуда. Если ты ей понравишься, она даст что-нибудь и тебе. Заглянешь ко всем?

– Обязательно.

– Горэм, я чуток утомился. Надо поспать. Наверное, тебе пора обратно в университет.

– Я приеду через неделю.

– Давай через две. В следующий уик-энд у меня есть кое-какие дела, а для тебя путь дальний. Две недели – в самый раз.

Горэм видел, что отец выдыхается, и не стал перечить. Простившись с Чарли, он тихо сказал Мейбл, что будет в ближайшие дни звонить и справляться о его состоянии.