Нью-Йорк 2140

Не зная, чем еще заняться, и полагая, что офис Союза домовладельцев должен быть забит новыми внутренними беженцами, Шарлотт вернулась на работу. Франклин уплыл искать Стефана и Роберто, такой взволнованный, что она чуть было не вызвалась плыть с ним, но делу бы это не помогло, а ей хотелось заняться чем-то полезным.

В офисе действительно все стояло вверх дном, коридоры и кабинеты забили промокшие грязные люди, хотя как убежище их здание ничуть не годилось. Но в любом портовом городе во время бури многие почему-то полагали, что статус иммигранта и/или беженца мог каким-либо образом изменить их положение к лучшему. Шарлотт сомневалась, что это в самом деле так: эти люди теперь были в числе многих. Возможно, здесь даже имело смысл подумать о правах целой группы лиц.

Первым делом она занялась людьми – выдавала им номерки и формы, расспрашивала, для чего они пришли, не могли бы они уйти и подойти позднее, и так далее. Большинство еще не вступили в союз, а у определенной части вообще не было документов. Спустя некоторое время она устала и присоединилась к группе, которая отправлялась на полицейском патрульном судне в Центральный парк. Просто хотела его увидеть.

Оказавшись в парке, она почувствовала дурноту. Разгром оказался таким основательным, что даже не верилось. Она ходила будто во сне, не в силах вырваться из кошмара, где в сознание беспомощного спящего вторгается череда ужасных ирреальностей, одна за другой. Там, где раньше росли деревья, теперь ютились люди, так что сам парк казался больше и ниже, словно гигантский участок прерии. А толпы людей придавали этому месту вид, как на фотографиях цвета сепии с изображением «гувервилля»[125] или какой-нибудь разрушенной землетрясением фавелы.

Она бродила ошарашенная и осматривала все вокруг. Люди толпились не только в самом парке, но и на ближайших улицах. Многочисленные тропы, по которым она любила прогуливаться, исчезли без следа. Гигантские корни с землей высились у зияющих дыр, где раньше были деревья, – обращенные на юг, точно подсолнухи. Сломанные ветви обнажали внутреннюю плоть деревьев, светлую и шероховатую, а сами они будто состояли из чего-то другого. Время от времени она останавливалась и усаживалась на землю, ощущая переизбыток чувств, будто актриса, игравшая особенно экспрессивную роль. Но нужно было идти дальше, пусть даже ноги ее не слушались – у нее, что называется, подгибались колени. Удивительно, как эти старые выражения черпали истоки в реальных физических реакциях, знакомых всем и каждому. Несколько раз у нее проступали слезы, а в окружающей толпе мелькали такие же заплаканные лица, причем нередко плачущие, казалось, не осознавали, что слезы текут у них по щекам. О город мой, мой город, когда увижу тебя вновь? Большинству поваленных деревьев были десятки лет, а некоторым и сотни. Требовалось много лет или даже десятилетий, прежде чем парк будет хоть сколько-нибудь похож на тот, каким был раньше.

И еще люди. Они уже разбились на группы и сидели кружками, в основном человек по двадцать, но были также квинтеты, парочки и отшельники. Семьи, компании друзей, жители из одного и того же разрушенного здания. Тысячи людей, сидящих на земле, бетонных лавках, ящиках или старых камнях, выступающих из земли, словно кости самого острова, предлагающие отдых своим обитателям. В памяти Шарлотт всплыли полузабытые строки Уитмена – что-то о потоке лиц через Бруклинский мост и муки солдат в Гражданскую войну. Единение американцев перед лицом беды.

Она постучала по браслету так, будто хотела его разбить, и позвонила мэру. Та сразу ответила:

– Что?

– Ты где?

– В мэрии.

– И чем занимаешься в связи со всем этим?

Краткая пауза, призванная выразить изумление.

– Работаю! А ты чего от меня хочешь?

– Хочу, чтобы ты открыла высотки в аптауне.

– В каком смысле?

– Сама знаешь в каком. Там более половина квартир пустует, потому что принадлежат богатеям не из города. Объяви чрезвычайную ситуацию и открой в этих помещениях центры для беженцев. Ты можешь их отчуждать.

– Я уже объявила чрезвычайную ситуацию, и президент тоже. Она уже почти здесь. А что до отчуждения – этого я сделать не могу.

– Можешь. Объяви ЧС, привилегию власти, что угодно…

– Это все нереально. Вернись к реальности, Шарлотт.

– …Военное положение! Или хотя бы свяжись с каждым этим владельцем и попроси разрешить воспользоваться их жильем. Скажи им, что это очень нужно, их жилье, их согласие. Уговори. Уговори людей, сколько сможешь.

Тишина на том конце, а потом наконец голос мэра:

– Этих квартир все равно не хватит всем, кому нужна помощь. Кроме того, это вызовет еще больший отток капитала. Мы потеряем еще больше людей, чем уже потеряли.

– Ну и пусть проваливают! Брось ты, Галина. Покажи характер. Сейчас твое время. Ты нужна своему городу, ты должна через это пройти. Сейчас или никогда.

– Я подумаю. Я занята, Шарлотт, мне нужно идти. Спасибо за заботу. – И связь прервалась.

– Черт возьми! – закричала Шарлотт себе в запястье. – Чтоб тебя, позорная трусиха!

Люди пялились на нее. Она сверкнула на них взглядом.