Нью-Йорк 2140

Шарлотт глянула на него, пытаясь понять, серьезно ли он это говорит. Кто знает? Он любил рисковать. Вот и здесь был риск, крупный риск, политический. Так что он был по большей части этим доволен. Его озабоченность была искусственной, по крайней мере ей так казалось. Суть хеджирования заключалась в том, чтобы делать ставки на волатильность. А значит, ему нравилось.

– Правительство будет их спасать, – сказала она. – Спекулянты слишком велики, чтобы обанкротиться, и слишком связаны между собой. Поэтому людей, которые сегодня ночуют в парке, поимеют, каким бы ни был расклад.

Он кивнул.

– То есть ты говоришь, что нам в любом случае заплатят.

– Либо не заплатят, несмотря ни на что. Если мы сами не изменим ситуацию.

Он вздохнул:

– Не знаю, почему я вообще взялся тебе помогать. Ты такая революционерка.

– Так вот что мы замышляем?

– Да! – Он пристально смотрел на нее. А через несколько мгновений его губы растянулись в ухмылке. Потом он вообще разразился смехом.

– Что? – с вызовом спросила она.

– Я просто только что понял, что это означает революцию. Это максимальная волатильность без хеджирования. Еще и с инсайдерской торговлей! Потому что, раз мне известно, что ты собираешься устроить людям дефолт, я могу скупить до задницы пут-опционов, пока ИМС не рухнул! А это абсолютно противозаконно! Вот теперь я понимаю, почему революция незаконна.

– Не думаю, что это самое незаконное, что в ней есть, – заметила Шарлотт.

– Да шучу я.

– В общем, действуем, а потом посмотрим, что будет.

– Ну, я все еще считаю, что тебе стоит подождать и подготовиться лучше. Возможно, пока вся шумиха с бурей не утихнет, тогда не будет сумбура с невыплатами. Я имею в виду, если ты хочешь, чтобы это выглядело так, будто люди сами сделали такой выбор, чтобы было понятно, что это их осознанная забастовка.

– Хм-м, – проговорила Шарлотт. – А это верно.

– Тебе же нужно больше времени на подготовку, правильно? Так что пока, может быть, стоит просто наслаждаться мыслью о грядущем. – Он поднял свой бокал, уже почти пустой, она подняла свой, и они снова чокнулись. – За революцию!

– За революцию.

И оба осушили бокалы.

Он снова ухмыльнулся:

– В рамках этой подготовки было бы здорово, если бы ты приняла этот план и баллотировалась в конгресс.

– Я уже.

– Да ну!

– Ага.

– Что ж, прекрасно. Черт, нам нужно еще вина, чтобы за это выпить. Наверное, здесь как по правилу «разбил – покупай». Сломала систему – сама будешь строить новую. А мы все на этом настоим.

– Черт побери, – выругалась Шарлотт. – Сходи принеси еще вина.

Она снова его рассмешила. Он смеялся.

А она, хоть и вымотанная до предела, все же радовалась, что могла заставить его смеяться. Его, этого пронырливого мальца.

Е) Инспектор Джен

Начиная с 1952 года служба безопасности «Мейсис»[128] каждый вечер, в час закрытия, выпускала в универмаге дюжину доберман-пинчеров, чтобы те обнаруживали воров. Об этой процедуре было широко известно, и собаки так никогда никого и не поймали.

Гнев служил в Нью-Йорке истинным духом времени. Его испытывали все.

Заметила Кейт Шмитц

Остров Манхэттен, со всех сторон окруженный глубокими реками, представляется почти идеальным местом для великой революции.

Сказал Генри Луис Менкен

Джен изо дня в день работала сверх нормы. Она не помнила, приходилось ли ей когда-либо столько работать. Каждое мгновение, когда не спала, она отдавала работе. И все в полиции делали то же самое. Буря прошла, мировой интерес спал, Национальная гвардия прибыла на пару дней и уехала, люди в Центральном парке остались. Еда и санитария представляли все бо́льшие проблемы, как и еще две, почти столь же серьезные, – преступления с применением насилия и передозировки наркотиков. Иными словами, одни неблагоприятные факторы приводили к другим. Совершенно предсказуемо, и теперь это происходило на открытом поле Центрального парка, и все могли это видеть. И чувствовать на себе. Ситуация была нестабильная, но очевидных мер не просматривалось, и все видели и ощущали этот тупик, все переживали его из мгновения в мгновение, изо дня в день.