Нюансеры

Надо было ехать в гостиницу. Снять номер в «Гранд-Отеле», переночевать по-человечески, отдохнуть, позавтракать в ресторане, выпить кофе, а уже потом, на свежую голову, отправляться на Епархиальную. В письме, полученном Алексеевым от нотариуса Янсона, в числе прочего стояло условие ехать на квартиру сразу же по прибытии в город — якобы такое странное требование диктовалось завещанием покойной хозяйки! — но Алексеев искренне полагал, что никакой нотариус в мире не станет проверять его маршруты на ночь глядя, а если и проверит, не будет корить за мелкое нарушение. Это чудо, что в квартире вообще есть живая душа. Ключей Алексееву не выслали: приехал бы, поцеловал закрытую дверь — и давай, милостивый государь, иди в метель, ищи извозчика по новой! Вечо̀р, ты помнишь, вьюга злилась? Алексеев выругал себя за излишнюю честность. Такие дела всё равно за один вечер не делаются, и за два тоже. С какой радости его понесло сюда прямо от вокзала? Должно быть, попутчик утомил, сбил с хода мыслей…

— Да-да, конечно!

Щёлкнул замок. Дверь приоткрылась, удерживаемая цепочкой, в щели блеснул глаз — женский, недоверчивый. Судя по тому, что глаз смотрел Алексееву едва ли не в живот, женщина отличалась малым ростом. «А может, присела от страха», — об этом Алексеев подумал во вторую очередь и почему-то разозлился. Он поставил саквояж на пол — к счастью, не слишком замызганный — и отошел к лестнице. Оперся спиной о перила, давая себя рассмотреть. Подъезд освещался газовыми рожками, укрепленными на стенах в чугунных держаках. Свет рожки давали скудный, тусклый и угрюмый, но это было лучше, чем ничего.

Сердце подсказывало, что эта мизансцена выразительней. Зрительный зал — напротив, погружен во тьму, спрятан за дверями обстоятельств, у каждого зрителя — своих. Лиц не видно, очертаний не видно, только блестят глаза, сойдясь в один-единственный, готовый съесть тебя целиком глаз. Ты ещё не завоевал их, не подчинил, собрав внимание в фокус. Тебе это только предстоит — любой ценой, иначе беги прямо сейчас, беги и не оглядывайся. Бежать? Это лишнее. Шаг назад, нет, два шага — чтобы не давить, не возвышаться, увеличить расстояние, снять напряжение позы. Между вами — саквояж. Одинокий, кожаный, ясно утверждающий: дорога, хлопоты, усталость. Верхний свет: за спиной и чуть сбоку. Он сглаживает тени, смягчает черты.

Что в итоге? Доверие, расположение, сочувствие.

Это было так же точно, обоснованно и неотвратимо, как то, что французские алмазные фильеры[12], обкатывающие проволоку, по эксплуатационной стойкости в тысячи раз превосходят воло̀ки отечественные из стали и чугуна.

— Открываем, уже открываем!

И на два голоса, словно обитательница квартиры раздвоилась:

— Милости просим!

Дверь захлопнулась, брякнула цепочка. В следующий момент дверь распахнулась так резко и широко, что ударилась краем о стену, сшибив под ноги Алексееву кусок штукатурки. За порогом, перекрывая вид на сумрачный коридор, топтались две женщины: старшая и младшая. «Приживалки, — вспомнил Алексеев письмо Янсона. — Компаньонки Заикиной, мать и дочь. Как их фамилия? Ну да, Лелюк».

— Добрый вечер, Неонила Прокофьевна, — память, выдрессированная с ходу запоминать не только роли, но и техническую документацию, редко подводила Алексеева. — Здравствуйте, Анна Ивановна. Вы позволите?

Запах жареной картошки — жирной, чуточку подгорелой, с репчатым луком — усилился, стал невыносим. От него к горлу подкатывала тошнота, и в тоже время дико хотелось есть — так, что в животе урчало, а во рту скапливалась слюна. Коты проигрывали в этой войне ароматов всухую. Алексеев даже услышал заполошное шкворчание сала на сковороде, но скорее всего, это была игра воображения.

— Ой, вы и скажете! — засуетилась мамаша, прижимая руки к монументальной груди. — Позволим? Мы?! Да что же вы спрашиваете, вы же здесь хозяин…

— Ну, это ещё вилами по воде писано!

— Ой, прямо-таки вилами! Вы проходите, не стесняйтесь…

С дороги они не убирались.

— Как вас величать-то?

— Константин Сергеевич.

— Ну да, ну да, Сергеевич… Очень душеприятно, очень!

— Так я могу войти?

— Ой, дуры мы, дуры набитые, — женщины сдали назад. Разошлись в стороны, прижались к стенам. Явственно чувствовалось, что они боятся до одури, несообразно моменту, что им страсть как хочется стоять плечом к плечу, жаться друг к дружке. — Заходите, раздевайтесь, мойте руки. Как раз к ужину поспели, у нас и водочка есть…

Перспектива водочки слегка скрасила Алексееву настроение. Он предпочел бы другое место и другую компанию, но винить приживалок было не за что, а срывать на них свою злость — недостойно порядочного человека.