Нюрнбергский дневник

Риббентроп покачал головой и невольно воздел вверх руки — жест беспомощности. После тягостной паузы он не совсем внятно пробормотал:

— Этот массовый психоз не пощадил никого из нас — так мне сказал мой адвокат.

10 декабря. Операция «Барбаросса»

Утреннее заседание.

М-р Олдермен на основании документов представил доказательства, что решение о развязывании агрессивной войны против России было принято не позднее 18 декабря 1940 года и получило кодовое название «Операция Барбаросса» Директива Гитлера гласила: «Германский вермахт должен быть готов к тому; чтобы еще до завершения войны с Англией в результате непродолжительной кампании сокрушить Советскую Россию… Подготовку, которая потребует значительного времени — если ничего не изменится, — следует начать уже сейчас и завершить до 15 мая 1941 года… На соблюдение необходимых мер секретности разработки плана нападения следует обратить особое внимание».

Вышеупомянутая директива была подписана лично Гитлером, а также Кейтелем и Йодлем. Другой документ послужил доказательством участия в планировании этой операции в течение последующих месяцев Редера и Геринга. Даже расовый теоретик усмотрел возможность для воплощения своих тезисов в жизнь. За два месяца до нападения им были разработаны свои собственные планы, согласно которым оккупированные территории России должны были стать жизненным пространством для немцев. Именно он назначил себя имперским комиссаром для осуществления централизованного контроля над восточными областями.

Обеденный перерыв. Когда обвиняемые уже стали собираться в столовую, Розенберг, обратившись ко мне, заметил:

— Вот подождите — пройдет 20 лет, и вам придется заниматься тем же! Вам от этой проблемы не уйти!

Встав в очередь, Фриче затронул тему переселения в восточных областях:

— Волосы встают дыбом, когда сознаешь, как эти дилетанты-теоретики обращались с населением, будто пешки на шахматной доске переставляли.

Съев свой обед, Розенберг подошел ко мне, желая продолжить беседу. Но не успели мы ее начать, как Геринг, стремившийся все разговоры держать под своим контролем, проявляя при этом агрессивность, выкрикнул через всю столовую:

— Разумеется, мы стремились подорвать этот российский блок! А теперь это предстоит сделать вам!

Мы подошли к нему, и я высказал следующее:

— Может быть, именно в этом и состоит ваша основная ошибка.

Когда Фриче и кое-кто из остальных обвиняемых дали понять, что не разделяют точку зрения Геринга, он решил прибегнуть к своему излюбленному приему — замешанному на цинизме юмору:

— Ладно, следующими, с кем вам придется разбираться, будут русские. Мне будет приятно поглядеть, как вы разделаетесь с ними. Мне-то, конечно же, все равно, откуда я буду за этим наблюдать — с небес или из другого места!

И разразился своим обычным смехом. Кое-кто из его группировки из солидарности тоже вполголоса рассмеялся.

Позже Фриче сказал мне:

— Я всегда говорил, что мы лишь на 50 процентов повинны в войне с западными державами, потому что этот Версальский договор сыграл очень большую роль. Но за войну на Востоке мы несем ответственность на все 100 процентов. Эта война была бесчеловечной, беспардонной и безосновательной!

После того как все обвиняемые снова вернулись на скамью подсудимых, Келли впервые ввел в зал заседаний Кальтенбруннера. На скамью подсудимых будто холодом повеяло, как от внезапного сквозняка.

Судя но всему, Кальтенбруннер, ожидая, что его встретят как важную особу, сразу же перешел к приветствиям своих подельников. Йодль, ближе всех сидевший ко входу, все же сумел заставить себя подать ему руку. Но остальные продолжали демонстративно смотреть в сторону. Я усадил его в первом ряду между Кейтелем и Розенбергом. На лицах обоих соседей Кальтенбруннера отразилось недовольство, казалось, их занимало нечто совсем другое.