Нюрнбергский процесс глазами психолога

Когда Геринг попытался оправдать антисемитские законы тем, что лица еврейской национальности якобы были настроены оппозиционно но отношению к нацистскому режиму, многие из обвиняемых опустили головы. Функ, прикрыв глаза рукой, плакал. Однако все обвиняемые напряженно вслушивались в то, что говорил бывший рейхсмаршал, время от времени кивая в знак согласия.

Далее он сообщил о том, что партия сумет разрешить проблему безработицы, провести ремилитаризацию, присоединить к Германии Австрию; Геринг признал, что принимал непосредственное участие в проведении в жизнь вышеупомянутых мероприятий и в полной мере несет за них ответственность.

Обеденный перерыв. За обедом Геринг с надеждой спросил меня:

— Ну и как? Не станете же вы утверждать, что я вел себя как трус?

— Нет, не стану. Вы взяли на себя ответственность за то, за что вы действительно отвечали. Но это всего лишь начало. А как обстоит дело с захватническими войнами?

— Ну, об этом у меня тоже есть что сказать, и предостаточно.

— А об ужасах и бесчинствах?

Геринг опустил глаза.

— Скажу только, что я, не воспринимая всерьез всякого рода слухи, не считал необходимым перепроверять их!

Последние слова он проглотил. Я зачитал Герингу некоторые из заголовков сегодняшних газет, после чего, как и было предусмотрено, направил его на встречу с адвокатом, ожидавшим своего подзащитного внизу.

Обедавшие в других помещениях обвиняемые были настроены довольно благосклонно к выступлению Геринга. Даже Шахт заявил, что все сказанное Герингом, за исключением попытки оправдать антисемитизм, верно. Дениц высказал удивление, что Геринг, оказывается, вполне может, если потребуется, владеть собой.

— Таким он был когда-то, — констатировал Папен, — когда ему еще не изменил разум. Это ведь ему принадлежит фраза: «Кроме своей обаятельной внешности Папен ничего партии не дал». Я заявлю суду, что не только ничего не дал партии, но даже пытался вообще устранить ее.

Фриче считал, что Геринг в точности описал первые годы существования партии, и он, Фриче, непременно сошлется на мысли, высказанные Герингом, когда настанет его очередь защищаться.

Ширах не скрывал, что речь Геринга вызвала у него сильное сердцебиение — так она его взволновала. Я сообщил ему, что это было заметно даже со стороны — Ширах сидел, непрерывно сглатывая и отрыгивая воздух, как человек, у которого пошаливает желудок.

Гесс заявил, что понял, что попытался разъяснить Геринг. Но уследить за речью мог с трудом, поскольку сосредоточиться для него — мука. В конечном итоге он не запомнил ничего из сказанного Герингом.

Розенберг и Йодль в общем и целом согласились с Герингом, однако выразили бы его мысли несколько по-иному. Розенберг попытался развернуть целый доклад на тему расы, культуры и жизненного пространства, взяв на сей раз на вооружение тезис о стремлении китайцев осесть в Австралии…

Когда после обеда все обвиняемые заняли места на скамье подсудимых, Дёниц отметил:

— Биддл всегда очень внимателен. Видно, что он приглядывается и к оборотной стороне медали. Хотелось бы мне познакомиться с ним поближе по завершении процесса.

Послеобеденное заседание.

Геринг охарактеризовал свою роль во время чехословацких событий, а также норвежской и польской кампаний, среди прочего отметив, что независимость суждений — нечто немыслимое в среде высшего командного состава. «Возможно, именно такой принцип — спросить каждого отдельного солдата, не хочется ли ему домой — и помог бы избежать войн в будущем. Вполне возможно, но не в фюрерском государстве, вот что мне хотелось бы подчеркнуть особо. В каждом государстве мира существует абсолютно четко выраженная военная формулировка».

Во время обеденного перерыва Дёниц подбадривал Геринга, заявив ему, что бывший рейхсмаршал своим поведением и тоном высказываний являл собой «пример чести и достоинства», чем и «пристыдил» обвинение.

Геринг огляделся.

— Да, я был действительно рад раз и навсегда привязать понятие честности к Чехословакии.^[18]

Дёниц вновь повторил свои слова в целях окончательного разъяснения своей точки зрения — обвинение пристыжено честью и достоинством.

— И моей цепкой памятью, — уже поднимаясь с места и направляясь к свидетельской стойке, добавил Геринг, наградив Гесса презрительным взглядом.

Кто-то полюбопытствовал у Гесса, действительно ли тот испытывал затруднения при попытках вспомнить те или иные обстоятельства. Гесс ответил, что да, испытывал. Ему пожелали заставить себя вспомнить.

— Я бы и рад, только вот не получается, — едва слышно вздохнул Гесс.

Тюрьма. Вечер

Камера Геринга. Вечером Геринг отдыхал, покуривая свою баварскую трубку.