Ньювейв

Уже шла Перестройка. Я учился в институте, где была одна компания; мы ходили по открывшимся молодежным барам, танцевали под «итальянцев». Одним из любимейших мест был бар на Китай городе, тогдашней «Площади Ногина», «Ноге». В «Конюшне» (Битце), «Резонансе», тоже были молодежные вечеринки с ликерами и итальянцами – и вот тогда уже пришлось как-то оформляться по-модному. У нас была знакомая в магазине «ткани» на углу Никитского бульвара, на котором был памятник «писающему» Тимирязеву. Она сшила мне красные штаны с огромными накладными карманами, в которые можно было засовывать руки чуть ли не по локоть, с передними и задними швами посередине. Прототипы брались из западных журналов. Мама мне перешивала что-то из своих модных халатов. И получилось так, что одни брейкера носили нафарцованные шмотки, а мы одевались в самострой. В принципе, уровень держался; а вот с обувью все равно приходилось обращаться к фарцовщикам, происходили стандартные истории. Друг купил в подъезде высокие кроссовки нежно-голубого цвета «саншайн»: проходил в них недолго, в таком же подъезде его на них же и кинули. Особенно ценились высокие зимние «кроссы». Очки «киски» были обязательны. В «Молоке» этот уровень как бы фиксировался – и брейк, и брейкера были на острие моды. Приходилось соответствовать, тут вариантов было немного. Фарца, «березка», в которой тоже держался какой– то уровень вещей, и самопошив. Товар в советских магазинах назвать стильным было невозможно. Стиль определенно соответствовал «ньювейву». Под который попадали и мои белые башмачки «Саламандер». А Смолин, как человек взрослый, вообще не парился на эту тему, так и ходил в своей клетчатой рубашке, заправленной в джинсы. Сначала были просто выступления и батлы во время дискотек, потом пошли выступления в формате фестивалей в «Молоке». Помню, что в институте я отвечал у доски и делал это пританцовывая… Мои сокурсники сначала смотрели, открыв рот, а потом чуть ли не апплодировали и просили что-то еще изобразить.

М. Б. А как получился «Меркурий», это же период между «Молоком» и первыми фестивалями в Прибалтике?

И. З. К нам в «Коммунну» стали ходить люди – тот же Бахматов и новые из моего института, Костя Михайлов – сын киноактера Александра Михайлова. По-моему, была такая тема, что Валентин Гнеушев его выгнал и он перешел к нам. Так или иначе, Костя начал приходить в «Коммуну» заниматься, и мы с Олегом взяли его к себе в «Меркурий» третьим. Меркурий – это ртуть, жидкий металл. Такое название придумал Смолин, он же был ювелиром. Михайлова Смолин называл «жизнерадостным каркасом от раскладушки». Смолин заведовал базовой техникой, Костя – фишками, а я был смесью того и другого. И мы все время корили Костю, что он насмотрелся видеоучебника «Breake It» Эдди Эллисона и снимает с него фишки. Зритель это одобрял, но для нас с Олегом это было неприемлемо, не спортивно. И с этим названием «Меркурий» мы стали выступать.

В начале 1986 года провели общесоюзный фестиваль в Таллине. В Прибалтике я бывал и раньше с мамой. Таллин производил на меня впечатление своим старым городом, мостиками через речушку, оградами и шпилями; он ассоциировался со сказками Ганса Христиана Андерсена. Мы приехали туда на пару дней, выступили, перезнакомились и разъехались с большой болью в сердце от расставания. Это был большой фестиваль в большом зале, где все были влюблены в брейк дане и в друг друга. Все понимали, что мы одно целое. Люди апплодировали нам и кричали; было ощущение праздника, куража и взаимоподдержки. Помню, когда объявили победителей и конкурс был закончен, все повалили с трибун в партер танцевать, и зрелище было впечатляющим. Никто не мог усидеть на месте. И что интересно – тогда мы со Смолиным были единственными, кто танцевал «верхний» брейк дане. Все исполняли так называемый «партерный». Я так понял, что у прибалтов какой-то разницы между верхним и нижним не существовало, и брейк носил характер акробатического. Эстонцы исполняли «геликоптеры» с вытянутыми носочками, кольца «де ла салло», вот это все. Что касается нас, то мы всех шокировали своими «роботами» и «электрик-буги». Такого просто не было, и Герулайтеса еще не было; как нас квалифицировать среди этой «атлетики» никто не знал. Леша Герулайтес сразу стал делать профессиональные номера, а у нас все делалось как у любителей. И у него все, что он делал, тоже было ближе к пантомиме.