Нижегородский откос

— То-то! Разве там, в Кремле, не понимают? Прончатова мне сама говорила… Началось! На-ча-лось! — пропел басом Леонтий. — Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне!

За столом Пахарева уже не оставалось ни одного пустого места. Всякий наливал и закусывал, не интересуясь, кто заплатит. И всякий норовил что-нибудь сказать, не слушая другого.

— Прончатова показала мне письмо из Москвы… Всех «бывших» турнули. Только пух во все стороны.

— Уж и пух…

— Э, брат. Симптомы верные и у нас есть. Твою-то Снежинку не допустили до сцены.

— Из-за Есенина! — кричал Пахарев. — Нашли в нем пессимизм…

— Чепуха! Декламируют его везде. Нет, нет. Тут выказано политическое недоверие.

— Вздор! Нелепые слухи…

— Дыму без огня не бывает…

— Да что толковать, — поддерживали Леонтия товарищи. — Все слышали, как ректор дал понять, что на обломках старорежимных институтов создали пролетарский вуз. Значит, линия определена: очищение от скверны.

— А вы думали, по-сменовеховски пойдет?

— И, кроме того, партию оппозиция насторожила. В вузах-то оппозиционеров оказалось больше всего. У нас-то тоже не совсем благополучно…

— Мартын Лядов на лекции говорил: скрывать, говорит, этого не следует от беспартийных масс: партию лихорадит. Идейка эта — «молодежь — барометр» и у нас была на ходу.

Утром чем свет Пахарев пришел к Елкину и рассказал ему о том, что слышал.

— То, что тебе до времени не положено слышать, ты и не должен слушать, — ответил Елкин.

АРИСТОКРАТКА

Ответ Елкина укрепил в Пахареве подозрение, что слухи о чистке незряшные.

«Возможно, Елкину была известна участь девушки, и он относился к ней уже как к обреченной».

Ему не давала покоя мысль, что она могла допустить, будто он вычеркнул ее из трусости. И он принудил себя пойти к ней и объясниться.

Мартовским весенним вечером, когда ледок хрустит под ногами, он пошел ее разыскивать. Она снимала комнату в частном доме на Острожной. Пахарев плохо знал глухие окраины города, широко, привольно раскинувшегося по гористым берегам Волги и Оки. Город был изрезан глубокими балками и оврагами. По склонам этих оврагов и на горах лепились убогие домишки-клетушки, сарайчики, пристройки, готовые от ветра вот-вот свалиться вниз, на дно оврагов, куда издавна сваливали мусор, зараставший летом буйным бурьяном, в котором укрывались жулики и бродяги.

Город был древний, обширный и богатый, но печать сугубо деловой, торгово-промышленной жизни лежала и теперь на нем. Об этом свидетельствовало обилие фабрик и заводов, особенно в северной низинной части города, в так называемом Кунавине, а так же пристаней, дебаркадеров, складов, мастерских, питейных заведений, базаров, больших и малых учреждений и всякого рода контор. Город был разнолик людом. Татары занимали целый район, Сенную площадь с мечетью и лавочками, поляки в самом центре города имели костел, немцы — кирху, старообрядцы — тайные и явные молельни, баптисты — свои молитвенные дома, по окраинам прятались изуверские секты хлыстов, скопцов, дырников. Народ этот, с введением нэпа не сразу осмелевший, однако хоть и не очень расторопно, с оглядкой, но методично заявлял о себе и в торговле и в быту.

В центре города, окруженный садами, возвышался над Волгою старый кремль с массивными башнями и кирпичными стенами. Кремль этот был до царя Ивана Грозного русским форпостом в борьбе с независимой Казанью. Его окружали с южной стороны центральные улицы с богатыми церквами, луковицы которых горели на солнце, с хоромами именитых дворян и миллионеров, а с северной стороны — набережная с солдатскими казармами, с рядами складов и пакгаузов и Миллионной улочкой («Миллиошка» в просторечии), на которой ютился всегда самый бедный и безработный люд. Окраины города больше напоминали деревню — без канализации, без водопровода, без мостовых и освещения. На улицах летом пасли коз, в палисадниках цвели акации, резеда, гладиолусы, на окнах полыхала огненная герань. В ростепель и в дожди, особенно осенние, на дорожках и тропах можно было завязнуть по колено в грязи, а в лужах, как в Миргороде, купались откормленные свиньи. Зимой эти тупички с лачужками, палисадничками и огородиками, с курятниками и свинарниками так задувало, что пешеходы карабкались по сугробам и задевали ногами за крыши.

Найти Сеньке Острожную улицу не составляло никакого труда, потому что был превосходный ориентир — старый острог, в котором когда-то сидели нижегородские большевики. Сто лет подряд эта приземистая мрачная тюрьма с массивной каменной стеной служила местом заключения неугодных жандармам лиц. В годы царизма тут томились Горький, Скиталец и Свердлов. Пахарев вспомнил и то, как Горький написал в этом остроге стихи:

Сквозь железные решетки
С неба грустно смотрят звезды.
Ах, в России даже звезды
Светят людям сквозь решетки.