Низость

– Конечно, конечно – только когда женщина разменивает сороковник, у нее вкус как бы другой в одном месте, ты не думаешь? Видимо, что-то связано с гормонами, смена образа жизни и все дела. Ты знаешь, консультанты по вопросам брака придают большое значение психологии взаимоотношений, когда разбирают проблему супружеской неверности, но я считаю, что вот это вот – главный причинный фактор в этом деле.

– Идите на хуй, девушка!

– Куннилингус. Он способен разрушить самые прочные браки.

– Ну-ка, прогони еще раз!

– Задумайся. Развод происходит у большинства пар в возрасте тридцати пяти и пятидесяти, да?

– И?

– Короче, мужик находит себе молоденькую невесту. Молоденькая невеста счастлива. Молодая невеста разменивает сороковник. Пизда начинает портиться. Муж объявляет кунни-забастовку. Секс сводится к базовому и функциональному сношению. Жена чувствует себя непривлекательной и несексуальной, отказывает мужу в сношении. Муж страдает фрустрацией. Муж заводит роман.

– Ни хуя ж, Милли, ё! Ты ж не совсем больная, ты-то!

– Так все мне говорят.

Он пригубил шампанского, берет кожаную подушку и садится напротив меня. Я решаю, что немного ему польстила.

– Ну и? И к чем это все? Или тебе это все впарил какой-то ботаник?

В уголке его рта складывается улыбка и широко распахивает его.

– Здесь ничего нового нет, девушка. Просто поменял освещение и передвинул мебель, вот и все.

– Ну, этого точно тут не стояло, когда я в последний раз у тебя была.

Я киваю на уродливую эбеновую скульптуру бесполого ребенка.

– А, этот малый. Один мой кореш из Лондона подарил. Что скажешь?

– Отвратительная. Дешевая. Вульгарная.

– Вы бы с ним нашли общий язык . Я показываю язык.

– С чего, кстати, ты стал хороводиться со скульпторами, Син Флинн?

– Просто кореш и все, нельзя? Познакомился с ним в этом самом «Хоуме». Хороший парень, еще какой.

– Производит впечатление.

– Пьеро и все дела, занимается скульптурой…

– Пьеро?

– Он нам сказал, здесь есть скрытые смыслы и все, чего хочешь.

– Правда? – говорю я, изо всех сил стараясь не лыбиться.

– Ну да – типа он опустил детали, так, чтобы мы сами их домысливали.

Он демонстративно откидывается назад, ожидая, что я полезу в бутылку.

– Прости – о чем именно?

– Сама знаешь, – краснеет он. – Он не стал делать детали, чтобы как бы ты вложил собственное значение в эту штуку и все такое, в зависимости от того, что мы чувствуем. Типа, иногда я зову его Джимми, а иногда я зову его Шелли.

– Здорово, – говорю я, выпучив насмешливые глаза. -Это так остроумно! Очень по-постмодернистски.

Он польщен. Глупо думать, что жлоб Син повелся на пиздеж какого-то скульптора, но пути Господни неисповедимы.

– Правда, что ли?

– Я имею в виду, не только потому, что она дает зрителю обостренное чувство автономии, но потому, что сам артефакт выходит за пределы тендера, как такового. Он сопротивляется категоризации, пренебрегает модернистским способом мышления, ты не находишь?

– А, ну да. Права. Непохожее и прочее.

Он подозрительно разглядывает своего андрогинного друга. Несколько секунд мы сидим в тишине, потом я избавляю его от тяжкой обязанности сменить тему. Пьеро, сказанул!

– Как бизнес?

– Все в шоколаде, – говорит он, возвращая свою обычную самоуверенность. – Дней еле-еле хватает, если хочешь знать. Насчет нового суши-бара и прочее – заебся, дальше некуда. Я тебе не говорил, я открыл еще один салон на Смитдаун?

– Бордель для Энн Мэри?

Слова вырвались прежде, чем я успела подумать. Улыбка испаряется с его рожи, и всего на одну секунду я чувствую тот же прежний ползучий страх животного, попавшего в лапы к хищнику – но потом ухмылка возвращается на место, еще шире и нахальнее, и он начинает разговаривать со мной так небрежно.

– С чего ты взяла?

– Черт его знает, – отмазываюсь я. – Просто слышала, что она будет смотреть за твоим новым заведением?

– Смотреть за ним?

– Управлять. Слышала, она будет менеджером, типа того.

– Энн Мэри?

Он скалится своей большой и нахальной лыбой и качает головой в притворном сомнении. Встает и исчезает в кухне, а я добиваю шампанское одним махом, пытаясь притушить энергетику неловкости, которую я приволокла в комнату.

Это сказал мне Билли. Я встречалась с ним после лекций -мы ходили в «Дим Сам». Он широебился по городу целый день, бухал как евин. И в лучшие времена хранить тайну Билли сложно, а с двумя цистернами лагера, текущими в его организме, это стало зудом, терпеть который он больше не смог бы ни единой минуты. Ему надо было разгрузиться. Когда я забрела тем вечером в «Мандарин», он был похож на ребенка, которому не терпится в туалет. Он с трудом дождался, пока я сяду и закажу себе «Цинь Дао».

– Ты только прикинь, – заявил он, тыча в мою сторону вилкой. – Ни в жизнь не догадаешься, чего я только что обнаружил…