От всей этой концентрации большевистского могущества у наших господ офицеров идет голова кругом. Все мы, особенно старшее поколение, видим разительное отличие Красной Империи от времен «до без царя». Тогда Россия мотора для авто себе сама поделать не могла и закупала все необходимое во Франции и Германии, а сейчас подавляющее большинство боевых машин сделано на русских заводах. Господин Сталин тратил содранные с мужика деньги не на постройку дворцов или устройство грандиозных увеселительных балов, а на покупку целых заводов, которые американцы, бедствующие во время своей депрессии, строили большевикам прямо в чистом поле и сдавали «под ключ». А потом вокруг заводов вырастали города. А я еще удивлялся, почему ни Александр Васильевич, ни новый комиссар со стандартной русской фамилией Иванов (тоже из той же команды) никогда всерьез не агитировали нас за советскую власть, а когда мы задавали по этому поводу вопросы, отвечали, что, мол, сами все увидите. И вот мы увидели – и разгорелись споры, и были они столь горячими, что их участники только за грудки друг друга не хватали.
Но потом пришел Антон Иванович (
Следующим на этом импровизированном митинге выступил человек в синей фуражке, то есть наш жандарм-особист, капитан Беленький.
– Ша, господа офицеры, – с одесским акцентом сказал он, – никто никуда не идет. Хоть в вас довольно трудно заподозрить троцкистов, но время сейчас военное и мы не на необитаемом острове. Ваши возбужденные крики наверняка доносятся до наших «соседей» и смущают слабые умы наших товарищей. Поэтому тихонько расходимся и не шумим. Впрочем, прения в кулуарах разрешаются, но только так, чтобы в трех шагах ничего не было слышно.
Господин-товарищ Беленький, несмотря на свою нежную фамилию, офицер боевой. Как я слышал, он из пограничников, которые смогли выжить, приняв на себя первый немецкий удар двадцать второго июня и, дав врагу бой, в порядке отступить. В составе нашей бригады во главе подчиненного ему взвода автоматчиков господин-товарищ капитан отчаянно дрался и в Белграде, и в Константинополе и в Загребе. При этом дважды был ранен (по счастью легко) и лечился в нашей же санроте, без отрыва от службы. В нашей среде уважение завоевывается только так. А еще люди ценят то, что он не держиморда, и не большевистский догматик: никого из господ офицеров не расстрелял и не отправил под трибунал. Трусов среди старых добровольцев нет и не предвидится, а к «разговорчикам» только одно требование – чтобы их не слыхали посторонние.
Пока был жив Александр Васильевич, они с господином-товарищем Беленьким были довольно близки, и если рядом не было чужих ушей, наш жандарм охотно вступал в дискуссии господ офицеров по поводу мирового большевизма, правда, на ходу отсекая самые бредовые идеи. К порядкам, что бытовали у наших большевиков в ходе безобразнейшей Гражданской Войны, возврата точно не будет, ибо это означает войну всех со всеми в мировом масштабе. Носителей таких идей коллеги капитана Беленького отлавливают со всей возможной решимостью, и тут же при минимуме разговоров ставят к стенке – точно так же, Наполеон Бонапарт, едва придя к власти, повелел до конца истребить карбонариев-якобинцев, потому что такие мятежники вредны любому государству. Действовали бы жандармы при государе-императоре с подобной решимостью – от эсеровской боевки за пару месяцев не осталось бы следа.