Низвержение Зверя

С другой стороны, господин Беленький не верит, что большевистская идея постепенно растворится в мелкобуржуазных стяжательских инстинктах. Мол, идея установления всеобщей социальной справедливости всесильна, потому что она верна, и означает это отнюдь не деление всего поровну, а предоставление каждому с рождения равных возможностей. Мол, если ты умен, упорен и трудолюбив, то тогда в будущем, которое готовят миру господа большевики, ты обязательно добьешься невероятных высот, а дураки, лентяи и бездельники останутся в самых низах, но никто не сможет сказать, что им не был дан шанс. Хе-Хе. Красиво сказано. Но, как писал в свое время господин Некрасов, «только вот жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе…»

Хотя кое-что о будущем мы знаем. Месяц назад, когда наша бригада после стремительнейшей французской операции стояла в резерве в районе города Реймса, нам с Олегом (сын), как и многим русским «французам» в бригаде, был выписан краткосрочный отпуск для проведывания родных. А то сердце было не на месте, не ведая, жива ли моя супруга Надежда Александровна и дочь Ирочка, едва достигшая пятнадцатилетия. Про германскую оккупацию, особенно в самом конце, вещи рассказывали страшные, и Париж, в предместье которого жили моя жена и дочь, стал во Франции притчей во языцах. Большевистские газеты писали, что центр столицы Франции и некоторые буржуазные кварталы оказались буквально заваленными обескровленными трупами женщин и детей, принесенных в жертву жрецами Нечистого.

По счастью, с нашими родными не случилось ничего страшного. Только у Надежды Александровны в волосах появилась седина, а Ирочка за один год как-то разом повзрослела, перестав быть порхающей хохотушкой. Увидев нас – таких красивых, при погонах, орденах и медалях, – Ирочка очень обрадовалась, на мгновение снова превратившись в прежнюю беззаботную девочку, а Надежда Александровна сначала расплакалась, а потом крепко обняла меня, потом Олега.

«Живые, мои дорогие, живые, живые!» – повторяла она при этом.

«Конечно живые, – объяснял я, – куда мы денемся. Ведь нас учили воевать самым настоящим образом, чтобы враги погибали, а мы шли дальше и убивали следующих. На той германской, где я был в возрасте Олега, было гораздо страшнее…»

Потом у нас дома собрался маленький домашний праздник. Русские соседи, французские соседи… Муж и сын пришли на побывку с фронта. И тут выяснилось, что когда в Медон (название этого предместья) входили черные храмовники (или, как их называют большевики, живорезы), чтобы принести в жертву Сатане всех кого найдут, в воздухе уже вовсю свирепствовала красная авиация, а с небес на крыши домов опускались русские десантники-парашютисты. С ходу, едва отстегнув лямки парашютов, они хватались за автоматы и вступали с нацистами в бой, вырезая их с той же легкостью, с какой волки вырезают отару баранов. Что такое встречный штурмовой бой, мы с Олегом знаем – и понимаем, с каким мастерством и отвагой неведомые нам бойцы воздушного десанта спасали жизни наших родных.

По этой же причине теперь здесь во Франции русская военная форма вызывает невероятное уважение и среди французов: мальчишки с восторгом глядят на солдат и офицеров, а девицы строят глазки. Поэтому фурор вызвало и наше появление.

«Месье Пьер, скажите, вы и в самом деле убивали бошей? – спрашивала меня какая-нибудь условная тетушка Онорина, и после моего утвердительного кивка добавляла: – О, как я горжусь знакомством с вами и вашим сыном…»

Кстати, в самый разгар застолья прибежала подружка моего сына Николетт и тут же на радостях повисла у Олега на шее, обслюнявив поцелуями его лицо. В ответ под одобрительные крики и свист собравшихся он вскинул свою подружку на руки, что вызвало ее восторженный визг. Да уж… заматерел мой сын, из книжного мальчика превратившись в сильного и опытного бойца. И на Николетт он уже смотрел совсем по-другому – глазами взрослого мужчины… Одним словом, потом, в разгар веселья, молодые куда-то исчезли на пару часов, так что подозреваю, что скоро мы с Надеждой Александровной станем дедушкой и бабушкой. Так-то… повеселились мы все в тот вечер от души.

На следующий день мы Олегом взяли Надежду Александровну и Ирину и пошли в Медонскую комендатуру ставить их на учет как членов семьи красного командира. Капитан, у которого вместо левой руки имелся протез черной кожи, внимательно просмотрел наши с Олегом бумаги, хмыкнул, увидев подпись генерала Деникина, и сказал:

– Как же, Петр Петрович, наслышан… В Белграде мы с вами, кстати, были соседями… вторая Сталинская^[37] саперно-штурмовая бригада.

Я скользнул взглядом по стоявшей на столе табличке, которая на двух языках гласила: «капитан Виктор Иванович Маркин», по орденской колодке капитана, говорившей, что, несмотря на свою молодость (чуть старше моего Олега), это весьма заслуженный вояка, и сказал:

– Рад знакомству, Виктор Иванович. Жаркое было дело. Так это вас там так приложило?