Но березы в чем виноваты!

– Нет, не так прямо. Могу тебе зачитать выдержки. – Ольга достала из кармана конверт. – Вот, пожалуйста: «Он подумал, что оказался как бы между двух миров. Один мир, в котором никогда не было Ее („Ее“ и „Она“ везде с большой буквы), знакомый ему, им любимый, болезненно ранящий каждой своей вспоминаемой деталью, но теперь бесконечно далекий не только в пространстве, но и во времени. Второй мир – тот, в котором, как ему теперь казалось, всегда была Она, – мир почти фантастический, нереальный, который ни на секунду не дает ему покоя, закручивает его водоворотом эпизодов, неуловимыми движениями души, мелодиями, которые звучат, как ни старается он заглушить их в себе, которые ненавидит так же страстно и яростно, как страстно и яростно не может существовать без них. А самое страшное, понял он, что ни в одном из этих миров он уже не живет, блуждает в безмирье настоящего влюбленной тенью, все понимает, все чувствует, всех жалеет, но ничего с собой не может поделать. Ни один из этих миров ему теперь не принадлежит вполне, и надо ему теперь искать нечто третье, какую-то новую планету, новое какое-то измерение, новое состояние духа и местоположение вещей…» Ну как?

– По-моему, великолепно! – воскликнула Ленка. – Если бы мой муж писал мне такие письма!.. Но, честно говоря, я мало чего поняла.

– А что тут понимать? Ясно сказано, что мой Гошенька там, на Курилах, «блуждает влюбленной тенью в безмирье настоящего» и со страшной силой ищет «новое измерение» и новое «местоположение вещей»… «Вещи», как нетрудно догадаться, это – мы с девочками. И вот теперь он жаждет найти нам новое местоположение в своей жизни, чтобы не тревожили «вспоминаемыми деталями» его курильское «состояние духа»…

– Моржухина, ты ненормальная. Это же образ! И ни в кого он там не влюбился, а просто это – образ, понимаешь?

– Леночка, милая, – Ольга убрала письмо в конверт, а конверт сунула в карман, – мне эти образы уже вот где сидят. – Она не повысила голоса, не сделала сопроводительного жеста, даже головой не шевельнула, а лишь уперлась в Ленку неживым взглядом. – Там, на Курилах, – бог с ним. Но ведь он их, эти «образы», потом домой привозит. Рассказывает мне о них часами, а иногда даже лично представляет. Дескать, знакомься, это прототип моей будущей повести.

– Ну и наглец! – снова возмутилась Ленка. – Но ты мне никогда об этом не рассказывала!

– А зачем рассказывать? – Ольга закрыла глаза, потом открыла их; ни один мускул на ее лице не шевельнулся. – Он сам об этом всем рассказывает. Что любит только свою жену, но что поскольку он натура творческая, то просто необходимо ему иногда влюбляться в других женщин… Ну да бог с ним, пусть себе влюбляется. Мне просто обидно.

– Конечно, обидно! Я прекрасно тебя понимаю! Я бы на твоем месте не знаю, что сделала! – Ленка швырнула вязание в пакет и вскочила с табуретки.

– Мне просто обидно, – безразлично повторила Ольга, скользнув взглядом за Ленкой. – Почему так… несправедливо? Почему им – все, а мне – ничего. Они, эти его «прототипы», живут с ним рядом, в одной с ним гостинице, видят его каждый день. Он водит их в ресторан, купается с ними в теплом море, загорает… Ведь не будь у меня детей, будь я такой же свободной, как они… Да разогнал бы он всех к чертовой матери и меня водил в ресторан, со мной купался бы в теплом море.

Ольга вдруг замолчала, а Ленка всматривалась в нее, готовая сострадать по первому знаку.

– У него там «безмирье», а у меня? В каком мире я живу? Дача – магазин – дача? Плита – стол – плита? Корыто – колодец – корыто? И никакой необычайной голубизны неба, неправдоподобно зеленой травы. Даже если бы они были необычайными и неправдоподобными, я бы все равно не заметила. Времени у меня нет разглядывать их. А главное – желания. Это самое страшное, Ленка. Когда человеку вдруг становится абсолютно безразлично, как он живет, зачем живет. Когда плевать ему на траву и на небо, а хочется лишь лечь, закрыть глаза и отключиться. Вот он – мой мир. Мир заведенной машины, которая знает только свою программу. А как только программа кончается, машина останавливается и тут же выключается.

– Оленька, милая, мне кажется, ты немного преувеличиваешь. Конечно, у тебя столько забот. Но ведь…

– Да кому я нужна, выжатая половая тряпка. Разве смею я упрекать своего любимого мужа за его «прототипы», ревновать его? Что такое, скажите на милость, я могу дать его творческой натуре?

– Ты дала ему двух детей. Двух чудных, живых девочек, – тихо возразила Ленка. – Разве недостаточно?

– Видимо, недостаточно, – ответила Ольга, освобождая Ленку от своего тяжелого взгляда. – Да и зачем ему мои дети, когда он их почти не видит? А когда видит, они ему мешают «творить», лезут к нему в комнату, раздражают.

– Ну, милые мои, а как вы, интересно, хотели?!