Нобелевская премия

Я задумался, что ещё мог забыть важного, и тут заметил, что в трубке стоит какая-то странная тишина.

– Эй, ты здесь? – спросил я.

Ответа нет. Я отнял телефон от уха и глянул на него. Дисплей был серый и пустой.

Ну что такое опять? Я потряс аппарат, нажал на кнопку включения. На один момент, так слабо, что едва читалось, возникла надпись: «Батарея разряжена!» И снова всё отключилось.

Ну вот ещё. А зарядное устройство осталось, естественно, в пансионе.

Надо купить по дороге. Соответствующий магазин я найду не раньше, чем в Оскарсхамне. Где-то я видел, что бывают зарядные устройства, которые работают от автомобильного прикуривателя. Как раз то, что мне нужно, и как можно скорее…

Стоп. У меня же вообще больше не было денег.

И не только на это… Я оглядел машину Димитрия. Её бензобак был практически пуст.

Я выругался. Огляделся, посмотрел на весь этот медвежий угол – вокруг ничего, кроме леса и поля да узкой дороги, – и стал лихорадочно соображать, чувствуя, как утекает время и как колотится сердце. Я выругался ещё раз, засунул бесполезный телефон поглубже в карман, глянул на водительское сиденье, борясь с желанием просто сесть и поехать наобум.

Но потом я сделал несколько глубоких вдохов и отвернулся. Посмотрел на дом Руне Кольстрёма. Но что толку. Даже ради Кристины я ни за что не пошёл бы на то, чтобы просить денег у своего старого мучителя.

Обратная дорога в Стокгольм показалась мне бесконечной. Буран прекратился, дороги расчистили, но движение было куда плотнее, чем сегодня утром, и часто почему-то возникали пробки.

Кольстрём, оказывается, вообще не понял, что я ушёл было насовсем. Когда я вернулся в дом, он всё ещё сидел там, где я его оставил. Я через силу попросил у него денег – не знаю, что я ему сказал, наверняка что-то путаное, на что у меня язык не поворачивался, – и он тотчас вскочил и отдал мне все банкноты, какие отрыл в своих выдвижных ящиках, сахарницах и стеклянных банках, – больше, чем мне было нужно. Он тряс мне руку, заверяя меня, как ему жаль, что Инга умерла, она была такая хорошая ученица. Он даже помнил до сих пор, что она в особенности интересовалась биологией и ботаникой, и раз за разом он повторял, какой камень у него свалился с сердца, что мы тогда не погибли. Десятилетиями этот камень тяготил его, десятилетиями.

Я повернулся и вышел.

Где-то по дороге мне попалась заправка, мимо которой явно прошёл прогресс: три ржавые колонки в тесном дворе и сердитая старуха, которая, невзирая на холод, топала по снегу в резиновых сапогах и клетчатом халате и настаивала на том, чтобы я не выходил из машины. В Оскарсхамне я потратил добрых сорок минут на то, чтобы найти магазин телефонных принадлежностей, а когда наконец нашёл, в нём не оказалось зарядного устройства, которое подошло бы для моего телефона. После этого я попытался из телефонной будки заказать разговор за счёт вызываемого, но когда телефонистка спросила у меня вызываемый номер, я понял, что не помню наизусть мобильный телефон Ганса-Улофа: мне никогда не приходилось его набирать, всегда достаточно было нажать одну кнопку короткого набора, на которой его номер был записан! А без батареи в моём аппарате он был недосягаем. Я отступился. Мне оставалось только постараться как можно скорее доехать до Стокгольма. Я собирался устроить Димитрию такую головомойку, после которой ад покажется ему раем, и ехал так быстро, как только позволяли условия, а позволяли они не очень много. Стрелки часов неслись, счётчик километража еле плёлся, солнце клонилось к горизонту. Когда я наконец добрался до Халлонбергена, был уже снова тёмный конец дня, и до начала нобелевского банкета оставалось всего двадцать пять часов.

Я свернул на улицу, где жил Димитрий, и стал высматривать машину Ганса-Улофа. И чуть не проглядел синий фургон с надписью «Полиция».

Двери дома были раскрыты. Мужчины в униформах вытаскивали компьютеры и ящики и грузили их в фургон.

Это не могло быть явью. Я медленно проехал мимо, пялясь на происходящее, как и остальные ротозеи на дороге. Я глянул вверх на окна квартиры… Вот, четвёртый этаж. За стеклом видны силуэты двух мужчин, и ни один из них даже отдалённо не был похож на Димитрия.

Я припарковался где смог, вышел и зашагал, как оглушённый, назад. Остановился где-то, стал смотреть, что происходит, и ничего не мог понять. Всё во мне омертвело перед лицом несправедливости судьбы.

– Мне кажется, я был неправ, – вдруг прошептал кто-то рядом со мной.

Я вздрогнул и обернулся. То был Ганс-Улоф. Вернее, серое измождённое существо, имеющее с ним отдалённое сходство.

– Насчёт надёжности мобильных телефонов против прослушивания, я имел в виду, – продолжил он тихим бесцветным голосом, какой, без преувеличения, мог исходить и с того света. – Я опоздал. Они уже вывели его в наручниках, как раз когда я подъехал. Я думаю, это был он? Этот Димитрий?

Я посмотрел на него и кивнул.

– Да.

Ганс-Улоф издал какой-то судорожный звук, который мог быть попыткой вздоха.

– Я был в доме. Дверь на четвёртом этаже опечатана. А с полчаса назад приехали эти. – Он кашлянул в кулак. – Я ждал тебя.