Нобелевская премия

– Итак, – сказал я, когда мы снова сели рядом, – когда ты последний раз говорил с Кристиной?

– Вчера вечером.

– Как она показалась тебе?

Он издал какой-то странный звук, будто порезал палец и ойкнул.

– Плохо.

Я посмотрел на него и заметил, что он подавляет слёзы.

– Что это значит? – спросил я, стараясь не выдать, что заметил это. Я должен оставаться хладнокровным.

Ганс-Улоф смотрел за окно. Дыхание его было прерывистым.

– Долго ей не продержаться. Она говорит, как младенец. Всё время рассказывает, как эти люди внимательны к ней, но говорит, как малое дитя.

Я не сразу нашёл, что сказать. Мне пришлось подавить нарастающий ужас, но вначале были ярость и гнев. Я начал догадываться, что в следующий раз попаду за решётку по обвинению не во взломе или краже данных, а во множественном убийстве.

– С похитителями ты тоже разговаривал?

Ганс-Улоф кивнул.

– Да.

– Какое у тебя впечатление? Они ничего не заподозрили?

Он смотрел перед собой, явно взволнованный.

– Вот сейчас, когда ты это сказал… Тот, который мне всегда звонит, с сиплым голосом, и говорит только по-английски, в последний раз он сказал что-то странное. «Ну, вы ещё послушно ведёте себя, профессор, или как? Ничего такого не планируете, что вынудит нас причинить вашей дочери вред?» Что-то в таком духе он говорил довольно долго, ничего конкретного, скорее расплывчато, с угрозой… Я всё время твержу ему, что делаю всё, что он хочет, но недавно он прицепился, точно ли я никому ничего не рассказал.

– Когда это было?

– В конце прошлой недели. В пятницу вечером, кажется.

То есть в тот день, когда директор известил меня о досрочном освобождении.

– И после этого?

– С тех пор больше ничего. По крайней мере, ничего заметного. Но я всё равно, честно говоря, прислушивался только к Кристине. – Он посмотрел на меня. Взгляд его беспокойно бегал. – Что это может значить?

– Что я должен действовать как можно быстрее.

Ганс-Улоф горячо закивал.

– Хорошо. Ты уже знаешь, что будешь делать?

– Мне нужно выяснить, что за этим стоит. Нужен след, по которому я могу пойти. Первым делом, думаю, мне надо навестить это представительство. «Рютлифарм». Может, там я найду, за что зацепиться.

– А, хорошо. И когда?

– Пока не знаю. Мне надо подготовиться, прощупать обстановку. Но, в любом случае, лучше тебе знать как можно меньше.

Он в ужасе встрепенулся, выпучив глаза.

– Что? Ты в своём уме? Я должен знать всё, что ты делаешь! Я должен быть осведомлён о каждом твоём шаге и обо всех твоих намерениях. Прошу тебя, Гуннар, не поступай со мной так, я этого не выдержу. Я и так уже близок к тому, чтобы свихнуться, а мысль, что я буду сидеть дома, не зная, что ты делаешь и жив ли ты вообще, просто сводит меня с ума.

– Будь благоразумен. Поддерживать связь слишком рискованно. Телефон гарантированно прослушивается, твоя почта контролируется, дом под наблюдением… Они не должны даже догадываться о моём существовании, хотя бы это тебе ясно?

Ганс-Улоф опять горячо закивал.

– Да, конечно. Поэтому я тоже кое-что продумал. – Он потянулся за своим кейсом на заднее сиденье и достал из него два серебристых прибора, которые на первый взгляд можно было принять за карманные калькуляторы. – Вот, два мобильных телефона. Цифровые, непрослушиваемые, и зарегистрированы не на меня. По ним и будем связываться.

Я взял один из приборчиков, удивлённо разглядывая его. И это телефон? Судя по всему, я пропустил огромный этап технического развития. Перед моим арестом мобильные телефоны уже появились, и временами я даже раздумывал, не обзавестись ли таким, но в те времена даже самые дорогие, самые маленькие аппараты изрядно отягощали руку. Эта же штучка походила скорее на большой брелок для ключей. Я нажал одну из кнопок, и прибор ожил. Маленький экран засветился, да ещё и в цвете, требуя, чтобы я ввёл секретное число.

– Вот к нему бумаги, пин-коды, инструкция и так далее, – торопливо бормотал Ганс-Улоф, кладя мне на колени кипу бумажек и брошюрок, которые весили раз в десять больше, чем сам аппарат. – Оба номера я записал вот здесь, наверху, вот это мой, а это твой. Ты можешь связаться со мной в любое время, он всегда будет при мне, даже если твой звонок застанет меня в туалете. Только держи меня в курсе, слышишь?

– Да-да, – рассеянно кивнул я и поднёс аппарат к уху. Как он вообще мог функционировать? В таком положении микрофон приходился на щёку, примерно на уровне последних коренных зубов. – А с чего ты взял, что он непрослушиваемый? Ведь связь идёт по радио. А нет ничего проще прослушки по радио.

– Это цифровое радио. Всё закодировано. Секретные службы по всему миру стонут, что не могут прослушивать мобильную связь, и требуют от производителей, чтобы те применяли более простые техники кодирования. Все мафии давно используют только мобильные телефоны.

– Вот как? – Уж это, конечно, знак качества, если правда. Я в последние годы слегка поотстал. Чтение газет запустил, а телевизор я и раньше терпеть не мог. – И оформлены, ты говоришь, не на тебя? А на кого же?

Он суетливо глянул на меня.