Нобелевская премия

Собственно, я должен был признаться, что совсем её не знаю.

Я знал маленькую девочку, которая перевязывала своих больных кукол и тряпичных животных и ставила им градусник. Я знал маленькую девочку, которая лазила по деревьям и шалила, резвясь в саду. Я знал маленькую девочку, которая боялась засыпать в темноте и которую тошнило в машине. Но много ли из всего этого осталось в четырнадцатилетней Кристине? Четырнадцать, боже правый! На фотографиях внизу, в холле, было видно, что у неё уже заметно развилась грудь. Возможно, она уже начала краситься и сводить с ума мальчишек-одноклассников.

Я снова включил «санитара» и продолжил поиск, хотя знал, что уже ничего не найду.

То был скорее жест отчаяния, чем разумное действие. Чем бы ни кончилось это дело, только чудо могло вернуть Кристину к нормальной жизни. А в чудеса я не верил.

Я обыскал весь дом. Между тем уже было почти два часа и снаружи опять темнело, что позволило, не вызывая подозрений, опустить на окнах роль-ставни. Никаких жучков. Никакой камеры. Ничего. По моему профессиональному мнению – на которое я мог положиться, – дом Андерсонов был чист. Я оказался перед загадкой.

– Может быть, – сформулировал я последнюю пришедшую мне в голову гипотезу, – они ограничились тем, что прослушивают твой телефон. В этом случае жучок можно установить где угодно на линии. Хоть в щитке, я не знаю. Но это я не могу обнаружить так, чтобы не показалось странным возможному наблюдателю за домом.

Ганс-Улоф преданно кивнул.

– И что ты собираешься делать дальше?

Я направился к своей картонной коробке и достал оттуда кассетный магнитофон и немного мелочей из электроники.

– Сейчас я подключу это к телефону. Как только похитители Кристины снова позвонят, тебе достаточно будет нажать на кнопку, и разговор запишется. – Я достал отвёртку и принялся откручивать винты с корпуса телефонного аппарата.

Ганс-Улоф скептически следил за моими действиями.

– И что толку от этого?

– Если соответствующими техническими средствами приглушить голос и усилить фоновые шумы, – объяснил я, – можно что-нибудь и расслышать. Что даст указание на то, где они держат Кристину.

– И ты можешь это проделать?

– Я – нет. Но я знаю человека, который это может.

– А. – Кажется, на Ганса-Улофа это произвело впечатление. Я не стал говорить ему, что человек, который это умеет, в настоящий момент как сквозь землю провалился.

Пока я устанавливал внутрь телефона электронные прибамбасы и соединял их с магнитофоном, наш разговор каким-то образом вышел на Софию Эрнандес Круз. Я совершенно безобидно между делом сказал, что всё ещё не понимаю, что она, собственно, исследовала.

Лучше бы я не заикался об этом, потому что Ганс-Улоф тут же начал фонтанировать, как дыра в плотине. Сперва он пустился объяснять мне устройство мозга с такими подробностями, будто я был дикарь, только что вышедший из джунглей. Потом он, видимо, сообразил, что я не настолько туп, и начал забрасывать меня специальными терминами – такими как таламус, гипоталамус и амигдала, – и разглагольствовать латинизированными фразами о процессах, которые где-то там происходят.

– Не существует восприятий, нейтральных по отношению к чувствам, – заключил он наконец, – поскольку все восприятия сперва проходят через амигдалу и таламус и только после этого перерабатываются.

– Надо же! – сказал я, прокладывая телефонные провода так, чтобы все звонки сперва проходили через моё подслушивающее устройство.

– Давно известно, – продолжал Ганс-Улоф, – что мозг встроен в тело таким образом, что не имеет смысла рассматривать его отдельно и независимо от тела. С одной стороны, существует автономная нервная система, симпатикус и парасимпатикус, которые управляют существенными функциями организма; с другой стороны, функции нейронов находятся во взаимодействии с гормональными процессами в организме. – Он смолк, видимо, чтобы перевести дыхание, что ведь тоже было не такой уж несущественной функцией организма. – И это исследует София Эрнандес.

– Что? Гормоны? – переспросил я.

– Не сами гормоны, а способ, каким они взаимодействуют с нервной системой. Раньше знали только общие взаимосвязи. Если, например, уровень адреналина в крови высокий, человек становится раздражителен и легко впадает в ярость. Такие вещи. Но как именно это происходит, где гормон приступает к делу, что он делает и так далее, этого не знали.

Вроде бы всё должно было функционировать, и я начал снова устанавливать на телефон корпус.

– Я читал, что её опыты оспаривались. Почему, собственно?

– Потому что она исследовала не способ действия адреналина, – сказал Ганс-Улоф, покашливая, – а способ действия сексуального гормона.

– Звучит весело, – сказал я, вставляя отвёртку в углубление, которое дизайнер предусмотрел для крепления корпуса.

– И как нарочно, в католической Испании. Свыше двадцати лет назад. Это был скандал.

– И как же она это делала? – спросил я, закручивая винты. – Устраивала оргии и при этом брала у людей пробы крови, так, что ли?

Ганс-Улоф опять покашлял и потёр подбородок, подыскивая слова. Казалось, ему самому было не по себе.