Нобелевская премия

— Судя по всему, они уже знают о моём существовании, — сказал я и коротко сообщил ему, что произошло.

Ганс-Улоф закряхтел и запыхтел, и ему понадобилось несколько минут, пока он это всё переварил.

— И теперь? — спросил он наконец. — Значит ли это, что сегодня вечером ты не сможешь попасть в дом Боссе Нордина?

— К счастью, я уже побывал там вчера ночью, — ответил я и почувствовал, как во мне снова закипает ярость. — А ты знал, что твой лучший друг — педофил?

— Кто-кто?

Я вкратце рассказал ему о том, что видел на вилле в Ваксхольме. Ганс-Улоф не мог мне поверить.

— Ты думаешь, эти фотографии означают, что Боссе этих девочек… ну, это?..

Я нетерпеливо зарычал:

— Очнись, Ганс-Улоф, это суровая реальность. А что же ещё? Датой помечено, когда он эту девочку купил или как уж там это происходит. А что касается списков с галочками, то ясно, что это означает.

Он закашлялся.

— О, боже мой. Уму непостижимо. — И потом, немного успокоившись, опять за своё: — Что ты намерен делать теперь?

— Вначале соберусь с мыслями, — солгал я. — Кристина больше не звонила?

— Нет.

— Что-нибудь ещё было?

— Нет. — По тому, как он это произнёс, чувствовалось, что всё это ему уже обрыдло. Должно быть, он теперь спасается только бегством в работу. Это означает, что всё большему числу мышей придется пострадать ради науки.

Пользы от него мне было мало.

— О'кей, — сказал я. — Я дам тебе знать, как только будет что. Пока.

Я отсоединился. Только когда я отключил телефон, я вспомнил, что надо было попросить у него денег. Ну да ладно, теперь всё равно.

В четыре часа я наконец стоял со всем своим багажом перед дверью квартиры Биргитты. Она оказалась дома, но совсем не обрадовалась, увидев меня.

— Что такое? — напустилась она на меня. — Что ты себе воображаешь? Только оттого, что мы раз переспали?

Я поднял руки. Жест беззащитности. Никогда не повредит в такой ситуации.

— Всего на пару дней. Меня вытурили из пансиона, и мне надо где-то перекантоваться.

— Еще скажи, что у тебя в Стокгольме, кроме меня, больше никого нет.

— Никого, к кому бы меня так тянуло.

Она приоткрыла дверь чуть пошире, но скрестила руки, преградив мне дорогу за порог.

— Моя лучшая подруга работает в одном доме, который называется «отель». Слышал когда-нибудь? Он задуман специально для таких случаев, как твой.

— Вряд ли, — возразил я. — Потому что у меня в кармане нет и двухсот крон.

— Еще и это!

— Биргитта, будь человеком, — уламывал я. — Это на благое дело.

Она расцепила руки и упёрла их в бока. Хороший знак.

— Только не воображай себе ничего. Будешь спать на раскладном диванчике в гостиной. Дверь спальни будет на запоре.

— Я согласен на всё, — заверил я её, — и на одинокие ночи, и на возможность, что из этого выйдет что-нибудь большее…

— Выкинь это из головы! — резко перебила она. И потом вздохнула. — Извини. Знаешь, я нахожу тебя привлекательным и так далее, но я не могу начать отношения с человеком, который так негативно настроен, как ты.

— …и, кроме того, — добавил я, — я должен сказать тебе правду.

Глава 40

То, что я ей рассказал, ошеломило её.

Мы опять сидели на её маленькой кухне, за маленьким столом, между нами стояло блюдо с изрядно оскудевшим с позавчерашнего дня запасом рождественского пирога. За окном установились мутные сумерки, окрашенные в желтоватый цвет уличными фонарями и отсветом заснеженных газонов, и батарея под окном аж гудела, борясь с холодом.

— Выкрали? Кристину? — повторила она, как будто я оставил ей какие-то сомнения в этом.

— Два месяца назад, — сказал я ещё раз.

— Чтобы выжать Нобелевскую премию?

— По медицине.

Она нервно теребила свои волосы.

— А кому она, кстати, досталась? Я как-то-не следила за этим…

— Некой Софии Эрнандес Круз. Испанке, которая, однако, живёт в Швейцарии и работает на концерн «Рютлифарм».

— И они, так сказать, купили для неё Нобелевскую премию?

— Вроде того.

— Но ведь это же скандал. Я помотал головой.

— Скандалы меня не волнуют. Меня волнует только жизнь моей единственной племянницы.

Про мои сомнения в том, жива ли она ещё, я предпочёл в эту минуту не заикаться; Биргитта, судя по всему, тоже была на нервном пределе.

Она вскочила.

— Мне надо на неё взглянуть. Я должна увидеть эту тётку, — с этими словами она выбежала из кухни и бросилась в гостиную. Я слышал, как она включила телевизор и стала переключать каналы.

Вскоре она вернулась.

— Ничего нет. Как будто и нет никакой Нобелевской премии. — Она снова села, наморщила лоб и помотала головой. — Я не могу в это поверить, — сказала она и достала для нас по тарелке так, будто это было самое безотлагательное дело. — Я просто не могу поверить, — повторила она, ставя их на стол. — Кристина… она такая… ну, знаешь, я в ней уверена и думаю, она бы заметила, если бы кто-то её выслеживал. И она бы за себя постояла. Это самое главное. Она бы отбивалась, руками и ногами и всеми силами.

Она положила мне кусок пирога и бросила на меня короткий испытующий взгляд, будто проверяя действие своих слов.

— У нас в школе дети проходят хорошую тренировку в самоутверждении, знаешь? Мы их учим не давать себя в обиду.