Нобелевская премия

Я свернул на улицу, где жил Димитрий, и стал высматривать машину Ганса-Улофа. И чуть не проглядел синий фургон с надписью «Полиция».

Двери дома были раскрыты. Мужчины в униформах вытаскивали компьютеры и ящики и грузили их в фургон.

Это не могло быть явью. Я медленно проехал мимо, пялясь на происходящее, как и остальные ротозеи на дороге. Я глянул вверх на окна квартиры… Вот, четвёртый этаж. За стеклом видны силуэты двух мужчин, и ни один из них даже отдалённо не был похож на Димитрия.

Я припарковался где смог, вышел и зашагал как оглушённый назад. Остановился где-то, стал смотреть, что происходит, и ничего не мог понять. Всё во мне омертвело перед лицом несправедливости судьбы.

— Мне кажется, я был неправ, — вдруг прошептал кто-то рядом со мной.

Я вздрогнул и обернулся. То был Ганс-Улоф. Вернее, серое измождённое существо, имеющее с ним отдалённое сходство.

— Насчёт надёжности мобильных телефонов против прослушивания, я имел в виду, — продолжил он тихим бесцветным голосом, какой, без преувеличения, мог исходить и с того света. — Я опоздал. Они уже вывели его в наручниках, как раз когда я подъехал. Я думаю, это был он? Этот Димитрий?

Я посмотрел на него и кивнул.

— Да.

Ганс-Улоф издал какой-то судорожный звук, который мог быть попыткой вздоха.

— Я был в доме. Дверь на четвёртом этаже опечатана. А с полчаса назад приехали эти. — Он кашлянул в кулак. — Я ждал тебя.

— Быстрее не получилось, — сказал я.

— Я не знал, как мне войти туда. А вошёл бы — не знал, что и где искать. В компьютерах я не особенно силён…

— Да ладно, — сказал я.

— Я пытался до тебя дозвониться.

— У меня батарея разрядилась.

— Ещё и это.

— Вот именно.

Какое-то время мы молчали. Только смотрели на полицейских, которые выносили из дома один компьютер за другим.

— И что теперь? — еле слышно спросил Ганс-Улоф. Я прислушался к себе, но внутри у меня было пусто.

Никаких планов больше.

— Не знаю, — сказал я. — Это конец всему, я так понимаю.

Находка Димитрия была последним шансом. И ещё неизвестно, была ли она им вообще.

Я потерпел поражение. Это было так. Никаким путём уже нельзя было уйти от этой правды. Я приступил к делу с бешеной уверенностью, но от неё ничего не осталось. Я сунул руки в карманы, ощупал то, что там было, немного подумал.

— Не мог бы ты дать мне денег? — спросил я наконец. Вопрос дня. На сей раз он дался мне не так тяжело.

Ганс-Улоф поднял голову.

— Сколько?

— Сколько не жалко.

Задние дверцы полицейского фургона захлопнулись. Один из служивых закрыл дверь дома и жестом показал зевакам, чтобы расходились. Когда конвой отъезжал, Ганс-Улоф достал свой бумажник.

— Две тысячи крон?

— О'кей.

— Что ты собираешься сделать?

— Намерения мои так же просты, как и вполне адекватны ситуации, — сказал я, пряча банкноты в карман. — Пойду напьюсь.

Он выпучил глаза, и так я его и оставил. Он всё стоял с выпученными глазами, когда я проезжал мимо него, и всё так же походил на привидение.

Я ни за что не сказал бы ему, что я действительно собираюсь делать. Это было исключено. Я сам себе с трудом мог признаться в этом, а тем более Гансу-Улофу.

Глава 48

Двадцать пять часов спустя, в среду, десятого декабря, вскоре после четырёх часов пополудни в замочной скважине дома Андерсонов заскрежетал ключ. Дверь открылась, с топотом вошёл мужчина и, покашливая, начал стягивать ботинки…

И замер, услышав в доме шум. Голоса. Звуки. То был включённый телевизор!

— Эй! — крикнул Ганс-Улоф Андерсон дрожащим голосом. — Кто тут?

Никакого ответа.

Не сняв пальто, быстрым, решительным шагом Ганс-Улоф пересёк прихожую, распахнул дверь гостиной и шумно выдохнул от облегчения, увидев на диване меня.

— Ты! — воскликнул он. Как будто ожидал кого-то другого. — Боже мой, как ты меня напугал.

— С чего это? — Я остался сидеть где сидел, только поднял пульт, чтобы убавить громкость. Прямая трансляция нобелевской церемонии уже началась, камеры показывали торжественно одетых людей из публики и время от времени здание концертного зала снаружи. — Я же обещал составить тебе компанию.

— Ах да. Верно. — Он моргал, разматывая шарф, и остановился на половине. — Но как же ты вошел?

Я закатил глаза.

— Тебе ли об этом спрашивать?

— Ах да, верно… — Калейдоскоп чувств на его лице стоил того, чтобы посмотреть. Невзирая на всю учёность, до него, кажется, только сейчас, через добрых пятнадцать лет после того, как он узнал обо мне и о моём ремесле, дошло, что это, собственно говоря, означает: взломщик.

Наконец он вышел, чтобы повесить в гардероб пальто и шарф. Он был очень аккуратный человек, мой зять. Вернувшись, он уже вполне владел собой. Более того, он казался почти весёлым. Так, будто нас ждал приятный вечерок в кругу семьи. Или в кругу того, что от неё осталось.