Нобелевская премия

Моя бабушка живёт в Виммерби, в красивом маленьком домике. Она мать моего отца, но он о ней совсем не заботится. Мы навещаем ее не чаще, чем раз в год. Мой отец говорит, что это не имеет смысла, потому что она сразу забывает нас, как только мы уезжаем. Потому что у моей бабушки «Альцгеймер». Это болезнь, при которой ничего не запоминаешь. Помнишь только что-нибудь из детства, но того, что было вчера, не помнишь. Когда мы приезжаем к бабушке, она мне часто рассказывает истории из того времени, когда она сама была ребёнком, часто даже одни и те же, иногда по два раза в час. Когда я говорю ей: «Ты мне только что это рассказывала», — она смеётся и отвечает: «Что, правда? Да, что-то я стала забывчива».

Биргитта нетерпеливо взяла тетрадь у меня из рук, перелистнула дальше и показала ещё одно место.

— Вот.

Я часто думаю о своей бабушке, как она там одна сидит в своём домике и смотрит телевизор. Дважды в день кто-нибудь приходит из социальной службы и заботится о ней, но многое она ещё делает сама. Правда, женщина, которая за ней присматривает, считает, что это протянется недолго, потому что бабушка уже забывает иногда поесть, хотя готовый обед стоит на плите. Мне очень грустно думать, что бабушку отправят в дом престарелых. Моя бы воля, я бы к ней переехала и заботилась о ней, вела бы хозяйство, ходила за покупками, стирала, готовила, мыла и так далее, делала всё, чему научила меня Эйми. Тогда бы моя бабушка могла остаться в своём доме, к которому она привыкла, в котором хорошо себя чувствует и в котором нравится и мне.

Я вернул ей тетрадь.

— Одевайся.

Было уже совсем темно, когда мы добрались до Виммерби. Расспросы довели нас до нужной улицы, мы припарковались и пошли по узкой, тихой улице, вдоль которой за дощатыми заборами притаились маленькие деревянные дома и высокие кусты. Шёл лёгкий снег, и было ощутимо холоднее, чем в Стокгольме. Откуда-то доносился зловещий стук топора, пока мы в поисках фамилии Андерсон шли от одной таблички к другой и от одного почтового ящика к другому.

— Как ты думаешь, а вдруг она всё это просто сочинила? — спросила Биргитта, когда мы медленно приблизились к концу улицы и к стуку топора, а домов уже почти не оставалось. — Ну, про отца?..

— Бабушка есть в самом деле, — буркнул я. — Это мать Ганса-Улофа. До сих пор я знал только, что она живёт где-то в Смэланде и в умственном отношении давно идёт на убыль.

Стук топора доносился из последнего двора по правой стороне улицы. Там было темно. В свете, падающем из окна, кто-то рубил дрова, какая-то приземистая фигурка в зимней куртке и в шапке с огромным помпоном. Топор опускался размеренно, как маятник, и поленья разлетались во все стороны.

На почтовом ящике вообще не значилось фамилии.

— Эй! — крикнул я. — Добрый вечер! Фигурка распрямилась.

— Вам кого? — спросил звонкий голос. Голос девочки.

— Кристина! — крикнула Биргитта. — Это ты?

Девочка отложила топор. Подходя к забору, она стянула с головы шапку, и по плечам рассыпались светлые волосы. Естественно, это была Кристина.

И дом мне тоже был знаком. Он был на фотографии в рамочке над её письменным столом.

— Госпожа Никвист? — удивилась она. — А вы-то как здесь очутились?..

Потом она увидела меня, и ей хватило скудного света, чтобы ни с кем меня не спутать.

— Дядя Гуннар? А ты откуда? Ты что, сбежал из тюрьмы?

Я невольно рассмеялся.

— Можно сказать, почти что, — ответил я.

Глава 51

— Входите же! — сказала она точно с той же интонацией, как это сказала бы Инга. Я был потрясён, как сильно она походила на мать.