Нобелевская премия

— Хороший вопрос, не правда ли? — Снизу ему уже махал другой, который был с микрофоном. — Если я что-нибудь разузнаю, читайте об этом самое позднее послезавтра в «Dagbladet». Спокойной ночи! — И с этими словами он убежал.

Я медленно пошёл за ним, засунув руки в карманы куртки. Одной рукой я прижимал к груди пистолет во внутреннем кармане, чтобы его контуры не обозначились сквозь материю. Улица по-прежнему была наводнена сводящим с ума мерцанием мигалок, слепящим светом фар и жёлтыми огнями, и когда я пересекал боковой переулок, оттуда тоже что-то замигало в мою сторону. Я присмотрелся — и узнал машину Ганса-Улофа!

— Слава Богу, — послышался из темноты его жалобный голос, когда я в состоянии крайнего удивления подошёл к машине. — А я уже думал, что всё.

В темноте я разглядел лишь бледное круглое пятно за опущенным боковым стеклом.

— Ещё не всё, но чувствую я себя погано, — ответил я, шмыгая носом. — Надеюсь, в машине у тебя тепло.

Полиция нагрянула минут через двадцать после четырёх, совершенно внезапно и ни с того ни с сего, рассказывал Ганс-Улоф, пока я оттаивал на пассажирском сиденье. Меня так и подмывало свернуться калачиком в тёплом пространстве для ног.

— Я ждал там, на улице, где мы были вчера вечером, — докладывал он. — Всё было темно и тихо… И вдруг они налетели отовсюду, со всех сторон, с мигалками, сиренами и так далее. — Он шумно втянул воздух. — Я думал, сейчас они тебя возьмут. Думал, сработала какая-то охранная сигнализация, которая сразу вызывает полицию.

Я нехотя помотал головой.

— Я вообще не был внутри. — И рассказал ему, что проспал. — Я пытался тебе позвонить с дороги, но ты в это время как раз сам говорил по телефону.

— Говорил по телефону? Я никуда не звонил. — Он достал из кармана свой аппарат и глянул на дисплей. — Правда, здесь нет приёма, наверное, в этом всё дело. Проклятье. — Он снова убрал телефон. — Я не знал, что делать. Я заехал сюда, в переулок, и… Ну, я просто ждал, может, ты убежишь или что. И тут ты вдруг стоишь на дороге и с кем-то разговариваешь. С репортёром, да?

— Да. Он говорит, что весь сыр-бор из-за угрозы, что кто-то заложил бомбу.

Ганс-Улоф выпучил глаза.

— Бомбу? Это, конечно, кое-что объясняет.

— Это вообще ничего не объясняет, если хочешь знать, — ответил я с раздражением. В голове у меня пульсировала боль, как будто маленькие человечки бурили себе выход изнутри на волю. Несмотря на это, я вдруг понял, что надо делать.

— Ты можешь завтра сказаться больным и остаться дома? — спросил я.

Сказаться больным. Я бы сам сказался больным, если б можно было.

— Зачем? — удивился он.

Я растирал себе виски, и это, кажется, немного утихомирило моих бурильщиков.

— Надо подходить к делу методически. Я приду к тебе, как только переоденусь слесарем или монтёром по отоплению.

Ганс-Улоф заморгал.

— А для чего? Что ты задумал?

— Часов так в одиннадцать я буду у тебя, — сказал я и взялся за ручку дверцы. — Ничему не удивляйся и не подавай виду.

У меня не было охоты к дальнейшим дискуссиям и тем более не было охоты играть роль психотерапевта.

В Стокгольме я немного покружил в поисках дежурной аптеки, которая продала бы мне что-нибудь посильнее аспирина, и вернулся в пансион совершенно разбитый. Я проспал бы двадцать часов кряду, а не два и не три, которые ещё оставались от этой ночи. Я бы предпочёл чувствовать себя не таким измотанным, задёрганным и взвинченным. Но больше всего мне хотелось иметь минуту покоя, чтобы всё как следует обдумать, а не бегать то по одной, то по другой тревоге.

Открыв дверь квартиры, я увидел, как голая женщина метнулась через холл из туалета и скрылась в третьей комнате. Оставив по себе тихий испуганный писк и пронзительный запах секса.

Видимо, этот запах и довёл мои головные боли до окончательного взрыва. Я принял все средства, какие были, поставил будильник и отставил его подальше от кровати, а сам залез под одеяло, не раздеваясь, потому что одеяло было тонкое, а отопление пасовало перед заклеенной дырой на окне. На сей раз это был беспокойный полусон, полный полицейских сирен, синих мигалок и собак, которые вынюхивали взрывчатку, и я проснулся, обливаясь потом.

Но разбудил меня не будильник, а громкий спор в коридоре. Сварливый женский голос и жалобный мужской, этому дуэту не было конца. Я глянул на циферблат. Проклятье, они не дали мне поспать и двух часов! Я натянул одеяло на голову, но это не помогло. В конце концов я раздражённо встал и потопал — как был, одетый — из комнаты в коридор.

Но ссорились там вовсе не сексуальные акробаты. Открыв дверь, я очутился между госпожой Гранберг, хозяйкой, и Толларом, моим бородатым соседом, тотально просекшим всё, что касалось планов сатаны.

— Прошу прощения, — сказал я, но поскольку это не помогло, я поднял руку и повторил ещё раз, только громче.

О небо, как разламывается голова! Оба спорщика смолкли. Сразу стало легче. Я спросил, в чём дело и обязательно ли выяснять это здесь и сейчас.