Нобелевская премия

— Измерения, которые были для неё важны, она предпринимала в тот момент, когда якобы поправляла измерительные зонды на голове испытуемого, — Ганс-Улоф тискал свои ладони. Кажется, ему действительно было неловко. — Ты должен иметь в виду, что в это время она была наедине с испытуемым студентом. Такие измерения делают в подвальных помещениях, надёжно изолированных от всех возможных помех. Студент сидит в кресле, голова его зажата, так что у него не особенно много выбора, куда смотреть. Перед ним, как я уже сказал, экран, на котором появляются комбинации букв. Он вроде бы уже начал запоминать, но через пару минут София Эрнандес говорит, что с зондами что-то не в порядке. Она выходит из-за машины, чтобы поправить зонды, и при этом так склоняется над студентом, что он поневоле заглядывает в вырез её лабораторного халата. — Ганс-Улоф смолк.

— Ну?

— А под ним ничего.

Я уставился на Ганса-Улофа, ожидая, что он сейчас признается, что пошутил, но он был вполне серьёзен.

— Быть такого не может, — сказал я. Он пожал плечами.

— Рядом с головой студента была установлена крошечная камера, которая передавала на монитор то, что в это время было в поле зрения студента, и София Эрнандес корректировала по монитору свои движения.

Я помотал головой.

— И за такое дают Нобелевскую премию?

— Результаты были феноменальными. Есть видеозаписи, на которых можно параллельно проследить происходящее в лаборатории и активность таламуса. Можно наблюдать, как в тот момент, когда она склоняется над студентом, идут химические процессы, как гормональная и нервная системы взаимно подкачивают друг друга и приводят в возбуждённое состояние.

Я невольно рассмеялся.

— Да уж, верю с ходу. А что же она проделывала со студентками!

— Ничего. Она проводила опыты только со студентами мужского пола.

— Но им это, должно быть, нравилось. Ганс-Улоф потёр подбородок.

— Ну, смотря кому. Поскольку опыты держались на эффекте внезапности, она выбирала для них студентов, на её взгляд, застенчивых, в надежде, что они об этом никому не расскажут. С тридцатью шестью это прошло, а тридцать седьмой отправился прямиком к ректору и к журналистам, и скандал удался на славу. Софию Эрнандес Круз выгнали из университета.

— И она подалась в Швейцарию.

— Ну, не сразу. Должно быть, это были для неё нелёгкие времена.

Я попытался представить себе это в картинках.

— Не могу поверить, что тридцати семи сомнительных опытов достаточно для того, чтобы быть номинированной на Нобелевскую премию.

Ганс-Улоф отмахнулся.

— Разумеется, её эксперимент был повторен во многих других институтах, в США, в Японии, в Европе… Признаться, не её способом, без использования собственного тела экспериментатора. По большей части на испытуемых просто внезапно обрушивали эротические картинки, но результаты всё равно оказались сопоставимы. Благодаря опытам Эрнандес Круз объяснение переключений между гормональной и нейрональной системами продвинулось далеко вперёд.

Я покачал головой и взялся за свои инструменты.

— Если хочешь знать моё мнение, это просто чёрт знает что. — У меня из головы никак не шла картинка: учёная женщина в белом халате — под которым больше ничего нет, — склоняется над молодым горячим испанцем… Это и во мне вызвало процессы, и ещё какие, должен признаться. Это я мог бы ей сказать и без всяких измерительных приборов.

Мне в голову пришла одна идея.

— Тебе о чём-нибудь говорит аббревиатура СЮА? Синдром ювенильной агрессии?

Ганс-Улоф растерянно поморгал, подумал немного.

— Что-то смутно знакомое, но, честно говоря, сейчас развелось столько синдромов, каждый изобретает свой собственный… А что, почему ты спрашиваешь?

— У «Рютлифарм» я нашёл об этом несколько статей. Кажется, они этим сильно интересуются.

— Хм-м. — У него это явно не вызывало никаких ассоциаций. — По названию, должно быть, что-то из педиатрии, но в любом случае это психофармакология. А я на эту тему мало что могу сказать, это не моя область.

— Но как же? Ты ведь фармаколог, а? Он покашлял.

— Да, но в наше время это такое обширное поле. Я последние пять лет работаю над возникновением боли и управлением боли. И, естественно, над обезболивающими средствами. При этом просто теряешь из виду то, что происходит в других областях. — Он подумал ещё немного, но потом всё же отрицательно покачал головой. — Нет, это ни о чём мне не говорит.

— Я просто так спросил. — Я указал на телефон. — Надо бы его испытать. Только я не знаю как. Звонить с мобильного телефона не стоит, я думаю.

Ганс-Улоф уставился на аппарат.

— А, да. Да. — Он явно был не в себе.

— Я позвоню откуда-нибудь из телефонной будки, — сказал я наконец и объяснил ему, что он должен сделать, когда зазвонит телефон. Всего лишь нажать кнопку. — После этого я позвоню тебе по мобильному, и ты скажешь, получилось ли.

Ганс-Улоф угрюмо кивнул. Казалось, он был недоволен, что из научных сфер я вернул его к угнетающей реальности.

— Что ты намерен делать теперь? — спросил он.