Нобелевский лауреат

Может, это возмездие? Но за что?

С Войновым что-то связано, но ни его жена, ни его любовница упорно не хотели этого раскрыть. Стоев и его группа уже начали опрос знакомых и друзей писателя, однако интуиция Ванды упорно подсказывала ей, что вряд ли из этого что-то выйдет.

Она попыталась найти чистый лист бумаги, но не нашла и оторвала страничку календаря за апрель. Потом устроилась за столом в кухне, разделила страничку на две колонки и принялась записывать то, что запомнила из разговоров с Евдокией Войновой и Моникой Серафимовой.

Спустя два часа она закончила. Дождь к тому времени перестал, и скоро должен был наступить рассвет.

Ванда встала из-за стола, потянулась, потом поставила на плиту кофеварку. Она чувствовала себя усталой, но времени на сон уже не осталось. Она закурила, чтобы окончательно прогнать сон, и снова склонилась над своими записями.

При разговорах с женщинами Ванда обратила внимание на две вещи. Обе описывали Войнова общими словами, так что невозможно было понять, что они в них вкладывают. Они определяли его, как вполне себе обыкновенного человека, но, вместе с тем, необыкновенного, талантливого и отчаявшегося. Говорили, что у него не было врагов, но вместе с тем его недолюбливало все его окружение. При этом непонятно, что это за окружение, и в чем выражалась сама неприязнь. И хотя в некоторые моменты их описания Асена Войнова совпадали, у Ванды сложилось впечатление, что говорили они о разных людях.

Второе, что Ванда отметила и что подтверждало ее первоначальные подозрения: конкретика появлялась в их рассказах, только когда речь заходила о деньгах. Все сводилось к деньгам, обе женщины этого и не скрывали. Ванда вспомнила, каким деловым стал тон Евдокии Войновой, когда она заговорила о недвижимости и о ремонте дома. Разумеется, Войнова была слишком искусна, чтобы обставить все так, чтобы это не выглядело вульгарным, но тем не менее столь явный контраст тогда произвел на Ванду сильное впечатление.

Моника Серафимова, в свою очередь, тоже определенно высказывалась в вопросе о деньгах. Те средства, которыми, хотя и нерегулярно, снабжал ее Войнов, ей были очень нужны. У нее, как у матери-одиночки, вообще не возникало сомнений в том, что она получает их абсолютно законно. Конечно же, если бы именно Войнов был отцом ее ребенка, это бы многое объяснило, но и тогда центр тяжести в отношениях этой троицы вряд ли существенно сместился.

Войнов нуждался в деньгах в силу разных причин, продолжала рассуждать Ванда, хотя и не могла с полной уверенностью перечислить все эти причины.

Она почти была уверена в том, что его убийство имеет какую-то финансовую подоплеку. Возможно, он не мог вернуть деньги каким-то особенно нетерпеливым кредиторам. А может, это было заказное убийство, но зачем в таком случае его переодевать в чужую одежду и оставлять в малиновском овраге? Когда его могли бы спокойно убить прямо на улице или в собственном доме, как обычно делают в таких случаях.

С другой стороны, Гертельсмана ведь тоже похитили из-за денег, или, по крайней мере, об этом объявили его похитители до того, как таинственно исчезли. Но разве это вызывало сомнения в мотиве их преступления? И можно ли вообще допустить, что мотив обоих преступлений, а, может, и исполнитель — один и тот же?

Все же, есть ли связь между этими двумя историями? И если да, то какая?

Ванда отложила листок в сторону и двумя глотками допила кофе, словно это был некий чудодейственный эликсир, который должен был активизировать ее мозговые клетки и дать ей ответы на все вопросы.

Что-то ускользало от нее и не давалось в руки.

Почему она никак не может ухватить ответ?

«А может, он и вправду в их книгах? — сказала она себе. — Просто я неправильно их читаю и не знаю, где искать».

А может, Настасья Вокс и Евдокия Войнова ее не обманули?

За окном совсем рассвело. Часы показывали шесть.

* * *

Оперативка была назначена на восемь утра. На нее шеф пригласил только Ванду и Крыстанова. Еще накануне, когда Явор сообщил ей о встрече в кабинете начальника, Ванда была уверена, что это делается не столько для координации их действий, сколько для того, чтобы расставить все по местам и определить, кому какое место отводится.

«Ладно, меня он зовет, чтобы лишний раз напомнить о моих ошибках и подчеркнуть мою никчемность, — рассуждала Ванда, поднимаясь по лестнице. — А Крыстанов ему зачем? Наверное, ему нужна публика, для которой и будет устроена моя показательная порка».

Они застали шефа стоящим у окна в той же позе, в которой она оставила его несколько дней назад. Весь его вид излучал холод и какую-то особенную враждебность, которую раньше она никогда не ощущала. Что же должно было случиться, чтобы этот человек так повел себя по отношению к ним? Наверняка он захочет свое кислое настроение переложить и на них или, по крайней мере, выставить их его причиной.

— Я вас слушаю, — сказал он вместо приветствия.