Нобелевский лауреат

Ванда начала отчет о своих действиях с самого первого дня, хотя она уже ему докладывала. Ей хотелось представить более полную картину, чтобы аргументировать свои подозрения, по поводу которых она размышляла ночью. Она даже достала из сумки оторванный календарный лист, на котором набросала свои соображения. Шеф бросил на него беглый взгляд, но не стал вчитываться. Было видно, что он не одобряет ее неровный, спутанный почерк, и у Ванды в голове сразу возникло сравнение с учителем, которому она сдала тетрадку с небрежно написанной домашней работой. Весь ее доклад занял десять минут. Она говорила четко, аргументированно и по существу.

— У тебя все? — спросил шеф, когда Ванда закончила.

Беловская кивнула и тихо, как-то неубедительно сказала:

— Да, я закончила.

— А у тебя что, Крыстанов?

— Я хочу обратить ваше внимание, что следственные действия не принесли никаких результатов, — начал ее коллега. — Мне хочется сразу перейти к тем, которые дали нам хоть какую-то информацию. Фоторобот старухи, который мы составили сразу же, как только нам сообщили о том, что она оставила видеозапись на проходной телевидения, не помог. Женщину никто не опознал, тут можно предположить, что фоторобот составлен не совсем точно, поскольку нашелся всего один свидетель, который ее видел, да и он не был особенно убедителен в описании. Мы попытались разыскать ее по другим каналам, но безуспешно. Разумеется, ее портрет разослан во все отделения страны, так что продолжаем искать. Одежда, которая была на убитом Войнове, как уже объяснила инспектор Беловская, была показана свидетелям. Половина из них признали, что видели эту одежду на Гертельсмане в понедельник, когда состоялась его встреча с читателями. Остальные не помнят. В настоящий момент одежда отправлена на экспертизу. Предварительное заключение, которое мы получили сегодня утром, говорит о том, что, помимо следов крови убитого, на рубашке обнаружено небольшое пятнышко крови другой группы. На данный момент еще не известно, кому она принадлежит. Пока мы не можем это выяснить. Но в лаборатории попросили подождать окончательных результатов — тогда можно будет сделать и какое-то предположение.

Крыстанов докладывал ясно и убедительно, как отличник. Все, что он говорил, выглядело важным, значительным и весомым, словно именно он отвечал за это дело и был единственным, кто постоянно думал о нем и искал решение.

— Отличная работа, — шеф не скрывал своего удовлетворения.

«Словно его благословил, — подумала Ванда. — Сейчас ему передадут расследование этого дела, а меня снова отправят заниматься малолетними преступниками».

Ванда не могла отделаться от мысли, что человек по ту сторону письменного стола мог читать ее мысли, и это ее еще больше раздражало. Нельзя сказать, что она испытывала страх. Это было нечто необъяснимое, неясное, а потому бесконечно досадное. Его можно было сравнить с чувством вины, с которым она давно и безуспешно пыталась бороться, но сейчас оно вдруг снова всплыло, незаметно просочившись из области личной в профессиональную, и Ванда не знала, когда и как это произошло.

«Что за тупые мысли мне приходят в голову, — вдруг рассердилась Ванда. — Да у меня вообще нет личной жизни, как же можно сравнивать!»

— А как продвигается работа по Гертельсману?

— Вы ведь знаете, что мы работаем, исходя из гипотезы, что оба случая связаны друг с другом. Так что…

Крыстанов замолчал. Несмотря на особое отношение начальства, он иногда позволял себе делать многозначительные паузы. Особенно, когда ему нечего было сказать.

— Мне это очень хорошо известно, Крыстанов. Но толку-то? За целую неделю в деле нобелевского лауреата мы не сдвинулись ни на йоту. Тот факт, что произошло убийство, которое, как нам кажется, связано с похищением Гертельсмана, не дает нам оснований забросить это дело, перестать им заниматься, надеясь, что оно как-нибудь решится само. Только, когда этот час наступит, может оказаться слишком поздно. Я не понимаю, почему вы расслабились в ситуации, исключительно важной для вас обоих. Я не стану повторять, в силу каких причин. И мне очень неприятно, что вы вынуждаете меня относиться к вам, как к маленьким детям, оставленным без присмотра.

— Да ничего мы не расслаблялись, — твердо заявила Ванда.

Шеф взглянул на нее так, словно только сейчас заметил ее присутствие в комнате. Но ничего не сказал.