Нобелевский лауреат

Первое, что бросилось ей в глаза, это то, что его кабинет был лучше их с Крыстановым кабинета. Он был вдвое больше, но несмотря на это, в нем стояло всего два письменных стола. Мебель была совсем новой, хотя и скромной, и единственным украшением белых стен был традиционный портрет Апостола[1]. Точно такой же портрет висел в кабинете ее шефа и в кабинете Гергинова. А также он украшал стены каждого полицейского управления страны. К счастью ее современников, серийный Апостол безмолствовал, в противном случае значительная часть деяний современной Системы вряд ли стала бы возможной.

Стол Стоева располагался как раз под портретом, и Ванде стало интересно, что это: специально выбранный начальнический эффект или случайность. Хотя инспектор Стоев был достаточно опытным профессионалом, чтобы полагаться на случайность.

«Амбициозный», — отметила Ванда.

Унылый индустриальный пейзаж, видневшийся из его окна на третьем этаже, был вполне приемлем. По сути, такая упадническая эстетика сильно импонировала Ванде. Она попыталась вспомнить, что видно из окна ее собственного кабинета, и не смогла.

Людей, как гомункулов, в целом она могла разделить на две категории: преступники и жертвы. Если не реальные, то хотя бы потенциальные. К тому же с годами инспектор Беловская уверилась в том, что несостоявшиеся жертвы так же несчастны, как и несостоявшиеся преступники. И хотя твердой позицией ее профессии было то, что преступление — это результат личного и осознанного выбора того, кто его совершает, Ванда видела в жизни достаточно, чтобы прийти к убеждению, что порой в роли преступника или жертвы гораздо более предопределенности, чем в какой-либо иной человеческой роли.

Наиболее тяжкой была предопределенность совпадения обеих ролей у одного и того же человека.

Даже наиболее пострадавшая жертва была просто жертвой. Но даже самый примитивный преступник представлял собой целую вселенную, которую ей и ее коллегам приходилось разгадывать до конца, пусть и с риском узнать в ней себя.

«Если бы мы не были так похожи друг на друга, — подумала Ванда, — ни один из нас, наверное, ничего бы не раскрыл».

Грусть, вспомнила она. Конечно же, грусть…

И, не задумываясь, по привычке стала записывать в телефоне: цветок, забытый в книге.

— Что? — переспросил Стоев.

На секунду она забыла, что в комнате не одна.

— Извини, просто надо быстро послать сообщение.

Стоев пожал плечами. Столичные коллеги придерживались каких-то своих привычек, которых он не понимал и мог только радоваться, что ему было совсем необязательно их понимать. Да еще эта Беловская с ее странностями… Он нисколько не сомневался, что ему было бы очень непросто, если пришлось бы с ней работать.

Ванда нажала «сохранить», и стихотворение было готово. Написав слово «книга», она снова вспомнила о «Кровавом рассвете» и «Бедняках». Разумеется, она имела в виду совсем иную книгу — не столь безжалостную и тяжелую по отношению к читателю, а такую, которую человек с удовольствием может постоянно перечитывать.

В голове всплыла гипотеза, что Гертельсман стал жертвой какого-то мстительного читателя.

Но что, в таком случае, написал Асен Войнов, чтобы его убили с такой жестокостью?

— Значит, принимаем вариант, что оба случая связаны между собой, — заявила Ванда, чтобы восстановить течение мысли.

Стоев удивленно взглянул на нее:

— Конечно, ведь мы еще вчера решили.

— …что может означать, что похитители Гертельсмана и убийцы Войнова — одни и те же люди. И не будет удивительным, если через день-другой, даже при худшем раскладе, откуда-то возникнет тело нобелевского лауреата, одетое, к примеру, в одежду его болгарского коллеги. Мне кажется, что убийство Войнова практически сводит на нет вероятность того, что Гертельсман еще жив или еще какое-то время будет жив. Единственное, чего я никак не возьму в толк, какая может быть между ними связь.

— Так может, они и знакомы не были. По крайней мере, жена Войнова ничего не знает о таком знакомстве. Да и сам Войнов вроде не уважал современных авторов. Кажется, ему нравились только классики.

— А это может означать, — продолжила Ванда, — что он или не уважал даже собственное творчество, или же считал себя классиком.

Стоев рассмеялся.

— Судя по словам его жены, скорее всего — второе.

— Да я просто попыталась пошутить, — возразила Ванда.

— А вот она нисколько не шутила. Из моего разговора с ней я сделал вывод, что Евдокия Войнова воспринимает мужа как живого классика.

— А ты читал что-нибудь из его вещей?

— Нет.

— Я тоже никогда и ничего. Так что, кто знает, может, он и впрямь настолько хорош, как утверждает его жена. Но это последнее, что нас может волновать в данный момент. К тому же рано или поздно мы об этом узнаем. Важнее понять, кому понадобилось взять его на прицел и почему.

— Его жена считает, что его убили потому, что он был слишком хорошим писателем. Заметь, не хорошим человеком, но хорошим писателем. Он не стеснялся говорить правду, которая для многих была неудобной.

— Например?

— Не знаю. Она не смогла объяснить. Но так или иначе, женщина считает, что ее муж стал жертвой заговора.