Нобелевский тунеядец

Отходят, недоверчиво усмехаясь.

Только один раз довелось мне в Америке оказаться в подобной очереди. Так же кряхтели и тискались люди у закрытых дверей, так же молча выдавливали друг друга, так же стискивали зубы. И куда же вели заветные двери? Увы — и люди в очереди были россияне, и давились они в российское консульство в Нью-Йорке за визами для въезда в Россию. "Очередь, которая всегда с тобой". Я простоял час — ни один человек не был пропущен в двери консульства. Пришлось уйти и покупать визу в бюро путешествий. (Теоретически в консульстве можно было получить визу бесплатно.)

Но тогда, в Москве, выбора не оставалось — ехать в Чехословакию без денег было бы нелепо.

Из Иностранной комиссии позвонили еще весной.

— Поздравляем. Вы включены в состав делегации на конференцию писателей-антифашистов в Чехословакии. Поедете в сентябре, но анкеты нужно заполнить уже сейчас.

— В сентябре? — протянул я. — Знаете, в сентябре я никак не cмогу. У меня сдача сценария, чтение гранок, премьера спектакля, выступления перед читателями...

Дальше были недоуменные расспросы — как? Отказываетесь от такой удачи? Люди добиваются, а вы... это же всего неделя... Я снова что-то врал — да-да, занят ужасно, совсем зашиваюсь, в другой раз я бы с удовольствием, кому же неохота в Европу, но теперь — так неудачно получилось.

— Но вы же подавали заявление на туристскую поездку в Англию?

— Так это еще когда будет... Может, через год... А скорее, и вовсе не пустят.

— Ну, хорошо. Зайдите заполнить анкеты для Англии. А я позвоню в Москву, скажу, что в Чехословакию вы не можете.

Я очень надеялся, что никто не станет проверять мои отговорки и ловить на вранье. Сценарий был давно зарублен, гранки рассказа вычитаны и сданы несколько месяцев назад, пьеса не продвинулась в кишечнике Министерства культуры ни на сантиметр, и покупка летних туфель для подросшей дочери надвигалась на утлый семейный бюджет, как айсберг. Но не мог же я так прямо сознаться, что даже теперь, в 1974-м, шесть лет спустя после оккупации, мне было бы стыдно встретить живого чеха лицом к лицу.

Куда угодно — только не в Чехословакию!

Обычные интеллигентские самоуговоры — мы такие же подневольные, выбора нет, нас еще в 1917-м оккупировали — больше не действовали. Выбор был, и семь человек его сделали — вышли с плакатами на Красную площадь, отняли у нас, злодеи, уютную невиноватость. А ты? Ну, привез в Ленинград от Марка Поповского "Полдень" Горбаневской ("Дело о демонстрации 25 августа 1968"), ну, размножил этот здоровый том в пяти экземплярах и распространял его в Самиздате — и все? Не густо. Нет, в Чехословакию дорога была заказана. Наберут антифашистов и без меня.

Это дело теперь доходное, желающих хватит.

Во время Пражской весны, в пору надежд, у нас произошла занятная встреча с чешской парой, посетившей Ленинград. Анатолий Найман описал этот эпизод в очерке "Один, двое, трое" (журнал "Новый мир", 1996, №11).

"Весенним днем 1968 года три молодых человека зашли в ресторан пообедать. Все трое ленинградцы, ресторан тоже ленинградский. Между ними и чешской парой за соседним столиком завязывается разговор, пара пересаживается к ним. Всем по тридцать — годом больше, годом меньше. Чехи чувствуют себя именинниками, и ленинградцы их чувства разделяют — время Пражской весны. В конце обеда чешка спрашивает, не знают ли они лично Иосифа Бродского, перед судьбой и стихами которого она и муж преклоняются. Один из ленинградцев говорит, что это он. Чехи не верят. Впятером они идут на улицу Пестеля, Бродский выносит паспорт. Затем они покупают несколько бутылок пива и отправляются на Разъезжую, домой к другому участнику истории, Игорю Ефимову.

За пивом чехи рассказывают, что такое свобода. Поженившись, они сняли комнату, и время от времени их вызывали в районное отделение госбезопасности дать объяснения по поводу той или иной фразы, которую они произнесли один другому наедине. На них доносила квартирная хозяйка, чего от них не только не скрывали, но подавали как образец выполнения гражданского долга, каковой, согласно обычаям страны и национальному характеру, ничем дурным — так, чтобы это скрывать, — быть не может. Когда начались перемены, они первым делом вывалили на хозяйку — на кухне, открыто, громким голосом — весь запас своего антикоммунизма и антисоветизма, а главные положения написали на отдельном листе и вывесили его в передней. Также и дворника до сих пор не отказывают они себе в удовольствии называть при встрече "пан доносчик".